Борис Дубровин - Счастье первой тропы

Я полюбила землю, которую и долбила киркой, и ворочала ломом, и кидала лопатой. И эта земля стала моей. Мы ночами оттаивали ее, но еще больше мы отогревали сердца друг друга. Здесь много ребят и девчат, чье детство изуродовано войной. Они были скрытны, хмуры, порой жестки. А прошли месяцы, и на лютом морозе люди стали теплей, мягче, сердечней.

Мы вроде бы землю копали, а докопались до дружбы, до спайки.

В начале 1957 года было очень холодно. Морозы до 47, до 50 доходили. При 43 дни были актированы. И вдруг в сорокаградусный мороз привезли раствор. А обещают дальнейшее понижение температуры. Холод такой, что чулки к ногам примерзают, а класть надо на втором этаже.

— Пришел раствор. Что будем делать? — спрашивает Клим, и вижу, жалеет нас, глаза отвел, чтобы нам не так стыдно было промолчать или отказаться.

— Будем работать! — Эллка шагнула к нему, а у самой и ресницы заиндевели, прямо хлопьями, и края платка стали ледяными.

Никто не работал. Но мы взялись. Минут по двадцать на втором этаже. Потом бежим греться. Часть раствора все же пропала, много примерзло к ящикам. Но основную массу использовали, Эллка работала лучше всех, может оттого, что Григорий появился и угол помог выложить.

Девчата влюбляются, некоторые вышли замуж. У Жени и у Димки, по-моему, настоящая любовь. А Элла к Григорию очень и очень неравнодушна. Но он к ней только дружеские чувства питает. У него, говорят, невеста в Куйбышеве в институте учится. У Григория такой цельный характер, тут уж и Эллкина красота не подействует.

Взаимная любовь складывается не из того, что он красавец или она красавица. Тут основа основ — духовная близость. Она создает настоящее крепкое чувство. Когда оно есть, не надо играть в заботливость, внимательность, сердечность. А если нет настоящего чувства, все равно любви или дружбы, то всегда прорвется что-то грубое, злое. Ну вот, к примеру, однажды Женя входит в комнату, а я стою у зеркала и протягиваю ей ножницы:

— Отрежь косы.

Она и руки не подняла.

Тут Элла заявилась. Она добрая, но бывает, что на нее находит. Это, наверное, детство ее исковерканное дает о себе знать. В тот день увидела она, что со мною Григорий разговаривал. Побледнела...

Услышала, что я прошу косы отрезать, и сразу за ножницы. Спрашивает торопливо:

— А жалеть не будешь?

— Нет!

И тут звякнули ножницы. Мне стало легко. Оглянулась, а косы мои, косоньки милые лежат как отрубленные. Я упала на колени, схватила их. Да разве привяжешь? И не выдержала я: разревелась.

— Людка! Погоди! Не плачь! — Эллка хвать ножницы и, не глядя, отхватила свои косищи. А у нее лучше моих: гуще, с золотым отливом. И упало это золото. А Эллка ко мне, обняла, шепчет:

— Прости!»

В комнате комитета комсомола «Иркутскалюминстроя» за столом, на котором лежит большой лист бумаги, сидит группа ребят.

— Ну как, министр пропаганды, возражения есть? — спросил Дмитрий Царев Клима.

Тот скользнул глазами по плану и поднялся.

— Товарищи министры! Обращаю ваше высокое внимание на обязательность небольшого балкона для зрителей, ибо недостатка в них не будет. И они разнесут нашу славу по градам и весям.

— Ну ладно, ладно, только без трепа, — поторопил его Григорий Уралов.

— И когда слава о наших спортивных победах разнесется по градам и весям, — продолжал Клим, — я не хотел бы, чтобы по градам и весям разнеслась весть, будто у нас нет ни туалета, ни раздевалок, ни душевых, ни комнаты для врача, а врач бы отпаивал валерьянкой потрясенных зрителей, которые не смогли выпить воды из незапроектированного титана.

Клим потер свой курносый нос, которым он умел вынюхивать совершенно неожиданные строительные резервы.

Дмитрий Царев обратился к Люде Сенцовой:

— Министр финансов, как ты?

— Хорошо, что у нас есть бесплатный консультант по строительству в тресте, а то бы дорого нам это стоило.

— А что же министр снабжения Григорий Уралов, — снова включился Клим, — не подумал об освещении? Нам необходимо приобщить тайгу к передовой технике. Предлагаю в большом зале расположить семьдесят светильников ламп дневного света. А теперь прошу рассмотреть и утвердить плакат и сатирический листок.

На плакате крупными буквами было написано: «Шелеховец, ты отработал на нашей ударной стройке свои часы?» Художник сатирического листка изобразил лентяев. Те подглядывали в щелку за группой строителей с лопатами на плечах. Внизу — подпись: «Опять уходят, идиоты? А мы не сдохнем без работы». Крупные черные буквы гласили: «Позор Петренко, Заколову и Фетисову, которые не вышли на комсомольский воскресник!»