Николай Москвин: Конец старой школы

С необозримого конца Томилинской — посредине дороги, где лежат рельсы, — движется крошечный ящик. Пятнадцать долгих минут, и ящик равняется с Реальным училищем. Конка. Перед конкой бегут две чахлые лошади. Туловища их тесно прижаты друг к другу, прижаты до мыльной пены, до пота — срослись будто. Головы разведены в стороны: одна лошадь круто смотрит налево, другая круто — направо. И кажется: перед конкой бежит одна жирная лошадь о двух головах.

В конке скучающие пассажиры — путешественники к центру города. Пыльный и безысходный взгляд в окно конки-ящика: доедем ли? Под ящиком крутятся колесики, визгливые, хрупкие, словно от детской коляски: доедем ли?

Мимо. Конка повернула на Посольскую и скрылась. Томилинская дремлет.

Реальное училище смотрит на Томилинскую широкими окнами высокого актового зала. Это парадная часть здания. Если же повернуть за угол на Коммерческую, то там в три ряда, в три желтых этажа — классы, классы, классы. Если встать на низкий выступ стены и заглянуть в окна: над партами ежиковые головы пугливых и отчаянных приготовишек, первоклассников и второклассников.

У каждого этажа — своя жизнь.

В первом этаже — приготовительный, первые и вторые классы — основные и параллельные. Буйное племя стриженых, веснушчатых, курносых, с тяжелыми ранцами, со скрипом новых штиблет, с красной полоской на лбу от вчера купленной форменной фуражки. Буйное племя, вооруженное рогатками, хлебными шариками, жеваной бумагой.

Во втором этаже — среднее поколение: третьи, четвертые и пятые классы. Ломающиеся голоса. Первая расческа тайно и неуверенно елозит по голове. Ранцы у первых учеников, у остальных — стопка книг под мышкой. В книгах опально-проклятый Нат Пинкертон и нежный Иван Тургенев.

Третий этаж — венец училищной мудрости, подготовительный класс взрослого техника, инженера, чиновника, педагога; томительный канун будущих усов, штатского платья, жены и, конечно, замечательной, удивительной жизни. Третий этаж — шестой и седьмой классы…

У каждого этажа — своя жизнь. Начнем с первого…

Поздно. Поздно…

С налету, с наскоку — сине-зеленая шинель взмахивает крыльями-полами и вмиг на вешалке. Над дважды изогнутым крючком, вздрагивая, ложится на полку фуражка, окантованная желтым. Бегом, с раскатом на гладком кафельном полу. Ветром по лестнице — на длинной лестнице вдруг только три ступеньки.

Ух!..

Второй этаж. Актовый зал. В дверях опоздавшие на молитву. В зале шеренгами стоят классы. Впереди приготовишки, за ними первые классы, вторые, третьи. В конце зала солидно и небрежно — училищная гвардия: седьмой класс. Все три этажа сошлись в актовый зал.

На правом фланге каждой шеренги — классные наставники. (Чем ближе к училищной гвардии, тем незаметнее и тише наставники.) Круглый, с моржеподобными усами Кирилл Кириллович смотрит на своих приготовишек необычайно грозно и, по-фельдфебельски, сразу на всех, сразу на сорок голов.

На фланге первого класса — учитель рисования, он же наставник, Котлов. Голова у него как-то странно сползла с шеи влево. Левый глаз, видимо от этого, прищурился, а правый, с высоко поднятой бровью, смотрит вдвойне зорко: и за себя и за левый. Время от времени правая бровь начинает предостерегающе залезать еще выше на лоб, а палец — рука у борта мундира — семафором сигнализирует опасность какому-то первокласснику.

У третьего класса — историк Семьянин. Вялое, пожелтевшее лицо с мерцающими, пугливыми ресницами. Скашивая глаза влево, Семьянин укоряюще мерцает на разговаривающего.

Около шестого — молодой математик Ветров. Стоит скучающе и бездельно, будто он вовсе и не наставник, а тот же ученик, только зимующий второй или третий год в шестом классе.

Около семиклассников — никого. И если бы не их серые рубашки с двумя золотыми пуговками на воротнике, то эту шеренгу можно было бы принять за резерв, за базовый склад наставников…

Впереди приготовишек, впереди всех стоит священник Епифанов в фиолетовой шелковой рясе. Справа от него — ученический хор.

В стороне от шеренг и хора, как бы на заповедном участке пола, — сухая стройная фигура директора. Маленькая, по-птичьи худощаво-крепкая, седеющая голова, орлиный нос, прямая, словно зачеркивающая черта бровей.