Николай Москвин: Конец старой школы

Около трех к левому дому-близнецу спешат няньки, бонны. Черно-скромных малышей ведут за руку домой.

— Виточка, не обижали ли тебя сегодня в классе? Весь ли завтрак скушал?

Под мышкой у няни зажат Витин тяжелый ранец.

«Городские» не заглядывают в этот район. Разве только в буйные дни весны — когда душные классы и у «дворян» и у «городских» одинаково гибельны — по дороге на гулянку в парке цветные рубашки «городских» задерживаются около Дворянской гимназии. Тогда на ситцевое и сатиновое пусто и заносчиво смотрят два молчаливо-согласных, неприступных близнеца. Когда открывается дверь гимназии, идет — черное, черное, черное. Наверху Киевской улицы хозяева — черные.

— Ребята! Кухаркины сыночки пришли, — выкрикивает черный бодро, по-хозяйски, — гони их в шею!

— А сколько вас на фунт сушеных дают? — с середины дороги дразнит ситцевое, гуляющее.

— А вот мы тебе сейчас дадим! — И трое, четверо, ободряемые черной толпой за спиной, выбегают на дорогу. — Крой городских кухарок!..

Цветные, ситцевые отбегают назад — дальше от черной толпы, от черных резервов, затем останавливаются и, перемигнувшись:

— Кроши маменькиных сынков!

— Вкалывай!!!

Бонны и няни, ведущие за руку черную мелкоту, негодующе:

— А еще дворяне, прости господи! Лезут к ковюкам, к мастеровым… заразы всякой еще наберутся…

Коммерческое училище стоит на своей, на Коммерческой улице. Стоит давно и прочно. Желтые колонны потрескались, облупился карниз. Но жить этим колоннам тысячу лет, и тысячу лет надвисать карнизу над колоннами. Прочно и крепко, как купеческая поступь. Около трех часов у подъезда — домашние тарантасы и дрожки. На тарантасах и дрожках грузные отцы с толстой кирпичной шеей. Из-под черного ватного картуза виден прямой жесткий волос.

Порой подкатит к училищу тонконогая отличная пролетка. Надутым синим мешком — кучер. За кучером на сиденье — великолепный отец. Выбритый, умытый, с солнечным бликом на блестящем котелке. Перстень. Не зная того, поймал солнце на перстень, играет им… Ждет сына — отдыхает между магазином и обедом.

Дверь настежь. От зеленых околышей учеников рябит в глазах. Вправо, влево — пешком в тихие домики Коммерческой улицы. Те, которые садятся на отцовские дрожки и тарантасы, — краснощекие увальни. Отец в миниатюре. И на дрожках два отца: один большой, другой — отец в юности. У молодого отца только зеленый околыш, мягче под фуражкой волос и на щеках светящийся пушок.

Тот, который садится в тонконогую отличную пролетку, — великолепный сын. Розовый, умытый, с солнечными бликами на блестящих пуговицах. Не зная того, поймал солнце значком «Меркурия» на зеленом околыше и играет им. И в пролетке сидят опять два отца. И оба солидные, оба прилично-пухлые катят домой к обеду.

Дрожки дребезжат в далекое Заречье, пролетки мчатся в центр — на Посольскую, на Киевскую…

Первоклассники из Коммерческого училища, пересекая наискось улицу, поворачивают за угол. Мимоходом хватают на тротуаре маленького человечка в сине-зеленой шинели:

— Расстегивайся! Читай, что на пряжке написано.

— «Тру», — угасающим шепотом читает сине-зеленый.

— А что трешь?

Приготовишкино недоуменье:

— Ничего…

— Ах, врать! То говоришь «трешь», а теперь нет! Что мне за это с тобой сделать?!

Малыш напыженно мигает глазами, словно придумывая себе наказанье. Сзади грозные шаги. Зеленые околыши выпускают приготовишку. Голоса в спину:

— Купцы, очистить тротуар! Связался купец с младенцем!

Зеленые околыши коммерсантов шарахаются на дорогу. По тротуару бойко шагают сине-зеленые третьеклассники Реального училища. Приготовишка захлебывается радостью: свои сзади! Застегивает шинельку, бежит к краю тротуара — и через дорогу, давясь смелостью:

— А у тебя что написано?

С той стороны улицы молчаливые кулаки зеленых околышей.

— «Тку» у тебя написано! — выкрикивает малыш. — А что ткешь? Ничего! Ах, врать? Что мне за это с тобой сделать?!..

Реальное училище стоит на углу Коммерческой и Томилинской улиц. Каждая улица города — на ладошке: вот начало, вот конец. Томилинская же — необозрима. Начинаясь от Посольской крупными домами, улица долго и прямо бежит к вокзалу. Дома — как в обратный конец бинокля: меньше, меньше, меньше… Дома, домики, домишки и дальше — пыльная муть. Из мути далекое паровозное кукареку. В зимний прозрачный день паровозы кричат так звонко и весело, что кажется, будто они удрали с вокзала и бегут по Томилинской в город. Вот сейчас из невидимого конца улицы, распугивая домишки-цыплята, вылетит острогрудый колесный царь и вперед — дым, пар, свист, — вперед на Киевскую…