Сергей Сартаков - Горит восток

Лавутин привычно и размеренно взмахивал пудовым молотом, акал при каждом ударе — тогда не так больно резало грудь — и отплевывал грязную, вязкую слюну, пока мастер отбрасывал в сторону готовую деталь и вытаскивал из горна новую болванку.

Железнодорожная магистраль от Шиверска к западу давно уже работала полным ходом: и днем и ночью по ней шли поезда, как насосом откачивали скопившиеся на складах купцов богатые грузы — никто не хотел везти теперь товары гужом. Дорога к востоку заканчивалась. Между Шиверском и Иркутском оставался небольшой разрыв. Сомкнуть его должен был Маннберг. Расчет теперь велся не на месяцы и годы, а на недели и дни. Оттого Маннберг и лез из кожи вон, чтобы в грязь лицом не ударить перед высшим начальством. Много мелких, но существенно важных заказов ему должны были выполнять шиверские мастерские. И Маннберг здесь находился теперь почти постоянно.

По проекту в Шиверске полагалось иметь оборотное депо и ремонтные мастерские среднего типа. Но постоянные корпуса для мастерских выстроены еще не были, цехи разместились во времянках, и оттого в них было особенно грязно и тесно.

Лавутин любил работу. Уж если он брался за молот, так не бросал вплоть до конца дня или до обеденного перерыва. Он уставал. Но в самой усталости для него было что-то приятное.

Не устанешь, так и не поешь со вкусом и не поспишь в свое удовольствие, — говаривал он и едко и зло издевался над лодырями.

Наткнется где-нибудь на праздно сидящего бездельника, сгребет его своими толстенными пальцами за ворот, поднимет одной рукой, как котенка, н спросит:

Бастуешь или лодыря празднуешь?

, Его уже знали и пробовали отвечать по-разному:

Бастую…

А что же ты тогда в одиночку? Бастуют все сообща.

Отдыхаю…

Ну, отдыхай, — и держит на весу бездельника, пока тот пощады у него не запросит.

А всерьез свою нелюбовь к лодырям Лавутин объяснял так:

Рабочему надо хорошо работать — это его честь. Хозяином недоволен — действуй организованно. Постановят все: не работать вовсе — бросай. Скажут: худо работать — волынь. А так, когда все работают, честь рабочую не позорь.

Но в этот раз он бил тяжелой кувалдой в добела раскаленную болванку без всякого увлечения, больше по привычке. Петра Терегпина еще с утра вызвали к начальству, и до сих пор он не вернулся. Лавутин досадовал, что не может вырваться на десяток минут, чтобы сбегать в соседний цех, где работал Петр, и расспросить о подробностях Ваню Мезенцева, — мастер все время стоял за спиной и торопил с заказом. Лавутпна тревожило: не вчерашний лп разговор на квартире у Мезенцева тому причиной? Если да, как он стал известен начальству? Не дрябленький ли это Кузьма Прокопьевич гадит? Больше не на кого думать.

Лавутину пришлось томиться до самого обеденного гудка. А как загудел — ударил изо всех сил в последний раз так, что болванка сплющилась, отшвырнул молот в угол и побежал к токарям.

Ваню Мезенцева он отыскал в холодке, на травке возле забора. Здесь расположилась целая группа рабочих с узелками, бутылками, горшочками — обедать. Кому принесли из дому горяченького, кто скучно жевал краюшку хлеба всухомятку.

В сторонке стояла худенькая и золотушная Вера — одиннадцатилетняя дочь Филиппа Петровича Чекмарева. Она тоскливо переминалась с ноги на ногу и безнадежно оглядывала широкий двор, ожидая отца.

Лавутин все сразу понял, нахмурился.

Петра нет? — спросил он Ваню.

Нет.

А Филипп?

Вместе с Петром его вызвали.

Так… А подробней что знаешь? Ваня пожал плечами:

Ничего. Как есть ничего. Ушел — и с концом. Уходя, Петр так мне сделал, — Ваня приложил палец к губам, — и все. В чем дело, сам ничего не понимаю.

На Кузьму не думаешь?

Кто его знает…

Терешин и Филипп Петрович появились уже перед самым концом перерыва. Первой заметила их Вера.

Тятя! Тятя! — заверещала она и помчалась к нему

навстречу.

Филипп Петрович поднял дочь на руки и, не опуская на землю, донес ее до забора. Петр их опередил. У него болела жена, обед принести было некому, он па ходу достал из кармана кусок хлеба и подсел к Лавутину. Тот пододвинул ему кусок вареного мяса. Петр не стал отказываться.

Ну, что там было? — в голос заговорили Лавутин и Ваня.

Трудно понять, — сказал Петр, торопливо разжевывая мясо и поглядывая на подходившего Филиппа Петровича. — Особенно вроде и ничего. А Филипп духом упал. Надо поддержать его.

Да что же все-таки было?

Сперва нас долго в приемной держали. Потом поодиночке к начальнику стали вызывать. Одного позовут — другого тем временем не отпускают. Потом обоих вместе