Сергей Сартаков - Горит восток

Они миновали елань и вышли в мелкий сосняк. Молодые деревца стояли, под тяжестью снега опустив топкие, мохнатые ветви. Местами они смыкались вплотную. Чтобы пройти, Лиза раздвигала их руками, и тогда снежная пыль осыпала ей лицо. Она раскраснелась от быстрой ходьбы и от бодрящего холодка осенней ночи, но все прибавляла шаг. Быстрей бы, быстрей! Как далеко заимка!..

Но вот и конец сосняку, тропинка вывела на поляну перед избой. С первого взгляда Лиза уловила перемену. Исправлено крыльцо, заново покрыта драньем крыша, впритык к глухой стене выложена большая поленица дров. А перед окнами, где прежде росли одни бурьяны, теперь вскопаны гряды, на них торчат кочерыжки от срубленной капусты, виднеется из-под снега собранная в кучи картофельная ботва. Совсем так, как бывало осенью дома у них, в Солонцах, когда Лиза жила вместе с отцом и с матерью. Неужели счастье снова вернулось к ней? Или она сама пришла к новому счастью?..

Где-то в глубине избы горел желтый огонек. Отсвет падал на стекло небольшого окна, выходившего к тропинке. Сколько раз Лиза глядела в это окно, ожидая Порфирия!

Она бросилась вперед бегом. Груня приотстала, рукавичкой обметая снежинки с плеч.

На крыльце виднелись отпечатки мужских, таких знакомых следов, слегка припорошенных снегом. Лиза даже сама не заметила, как очутилась возле двери.

— Ну, что ж ты остановилась? — снизу закричала ей Груня. — Стучи!

Ее голос, должно быть, услышали в избе, кто-то изнутри прильнул к окну. И хотя на стекле очертился только силуэт головы, Лиза узнала: мать!

Нетерпеливой рукой Лиза нашарила скобу, открыла дверь. Сразу куда-то назад, за плечи, отодвинулась темнота осенней ночи. Пахнуло теплом родного дома. И желтый огонек лампы в дальнем конце избы Лизе показался ярким, как солнце.

Восток наливался зарей. Красная полоса медленно растекалась по небу, полукружием охватывая горизонт. Обрывки серых снеговых туч торопливо уходили на запад. Словно прислушиваясь к чему-то далекому, настороженно вытянули свои темные сучья безлистые березы и черемухи. Горячие блики играли на комьях снега, прилипшего к кронам молодых сосен. Опавшая с деревьев листва, посохшая трава, уныло-желтые поля, комья грязи, примороженной на дорогах, — все тусклые и грустные приметы затяжной осени теперь закрыла, уничтожила сияющая белизна первопутка. Хорошо на заре нового дня!

Порфирий и Лиза стояли па крыльце. Только что прогудел второй гудок, и его отголоски, дробясь, катились над еланями, затухали в предгорьях Саян.

Пора уходить. Не то на работу опоздаю, — сказал Порфирий, шагнул на ступеньку ниже, повернулся и взял Лизу за руки. — Эх, уходить от тебя никак неохота! Может, отпрошусь у весовщика, тогда сразу домой прибегу.

Пойдем вместе, Порфиша. Провожу я тебя. — Лиза поправила платок на голове, опережая Порфирия, сбежала с крыльца. — Гляди-ка, ночью сколько снегу нападало, дорожку совсем заровняло, куда ступать — никак не пойму,

А ничего, протопчем новую.

Они пошли рядом, счастливо оглядывая полыхающее заревом небо, сталкиваясь плечами. Пересекли поляну и скрылись в мелком сосняке. Клавдея приоткрыла дверь, крикнула:

— Лизанька! Озябнешь стоять, оделась бы теплее. Не дождалась ответа и вышла на крыльцо сама. Две

четкие цепочки следов тянулись к лесу, а Порфирия и Лизы за соснами уже не было видно.

Заря какая алая! — прошептала Клавдея. — Утро тихое, а день настанет с жестоким ветром. Ну, да теперь хоть что будь: все вместе!

Она повернулась лицом к горам. Прозрачный и чуть морозный воздух скрадывал расстояния; казалось, что горы почти вплотную подступили к заимке. Особенно резко очертились гольцы. Но их черные каменистые осыпи теперь были плотно прикрыты сверкающим, чистым снегом. И не суровыми и мрачными, как всегда, а гордыми и сильными высились они над перевалами. Восток пылал все ярче и ярче, заливал своими горячими красками хребты Саянские, уходящую в бесконечность тайгу, открытые елани и луга, насыпь железной дороги и крыши домов в городе…

Восток горел, предвещая бурю.

1941-1952