Сергей Поляков - Партизанская искра

Но на серебряной поляне не было ни души. Он несколько раз обошел ее вокруг.

С щемящим чувством долго стоял он на том месте, где с товарищами целовал знамя, клялся в верности Родине.

Измученный, с усиливающейся болью в ране, пробродил он всю ночь по лесу. К утру поднялся жар. Тягучий озноб ломил тело, и в голове стоял шум, обычный при высокой температуре и потере крови. От слабости подкашивались ноги. Перед глазами мутнели, теряя очертания, предметы.

Превозмогая слабость, он побрел к селу в надежде укрыться где-нибудь на горище в соломе, отдохнуть, а главное, — перевязать рану на ноге. Домой идти Парфентий не решался, ибо знал, с каким ожесточением разыскивают его по селу жандармы.

Он подумал о деде Григории. На него Парфентий надеялся. И на этот раз он был уверен, что преданный и честный старик, как никто другой, сможет укрыть его и помочь.

Собрав остаток сил, Парфентий добрался до хаты деда Григория. И когда тот открыл дверь, повалился к нему на руки, теряя сознание.

Дед Григорий отогрел Парфентия, перевязал ему рану и, когда чуть забрезжил рассвет, спрятал больного на чердаке бывшей колхозной кузницы. Он притащил туда все теплые вещи, которые были в доме, чтобы как можно теплее укутать раненого.

Шестеро суток дед Григорий ухаживал за больным. Тайком носил ему еду, питье, давал лекарство, которое с большим трудом удавалось доставать.

На седьмой день, когда жар спал и раненый почувствовал себя лучше, дед Григорий рассказал Парфентию обо всем, что произошло за эти дни в Крымке.

Видя, как тяжело принял Парфентий весть об аресте учителя и смерти комиссара «Партизанской искры» Мити Попика, дед Григорий умолчал об аресте отца, матери и сестренки. Не хотел старик увеличить и без того непомерно великие страдания юноши.

На следующий день Парфентий сказал деду Григорию, что хочет уйти в савранские леса к партизанам.

— Как-нибудь доберусь.

— Нет, Парфуша, еще рано, — возразил старик. — Слаб ты очень. Не дойдешь, по дороге где-нибудь загниешь. Нога у тебя припухла. Ты и сапог не наденешь. А без сапог по этакому снегу куда пойдешь? Путь неблизкий. Полежи недельку, справишься трошки и тогда можно пойти. Я понимаю, что тебе тут оставаться нельзя. А я постараюсь хлопчика Васю увидеть. Он тебя прямо куда следует приведет.

Одиночество на пыльном, закопченном чердаке кузницы усиливало душевные муки Парфентия. Но он согласился с доводами деда Григория и решил остаться еще на несколько дней.

Но спустя три дня после этого разговора утром Парфентий услышал на улице шум. Он заглянул в щелку. По улице бежали возбужденные люди. Среди шума он различил слова: «Хлопцев ведут», и в нем вспыхнуло неодолимое желание бежать туда, увидеть своих товарищей, быть ближе к ним в эту минуту.

Покинув свое убежище, Парфентий пробрался на окраину села. Ему удалось незамеченным забраться на чердак ближайшего сарая.

В небольшое отверстие, проделанное им на крыше, он видел все, что происходило.

Анушку закончил читать приговор и отъехал в сторону. Несколько минут царила тишина. И в этой жуткой тишине, раздирая на части сердце, долго и неумолчно звенело последнее слово приговора: «Расстрелять!»

Тяжелый ком подступил к горлу Парфентия. С особой силой почувствовал он сейчас горечь утраты, любовь и душевную близость к товарищам, гордость за их презрение к смерти и гнев к палачам.

Какое же право дано этим зверям отнимать жизнь людей только потому, что они не захотели им покориться? Кто дал это право румынскому жандарму Анушку?

Анушку сидел на лошади спиной к нему.

Парфентий вынул наган и прицелился.

Тишину расколол треск выстрела. Офицер запрокинулся навзничь и, сраженный насмерть, повис на стремени.

Цепь жандармов смешалась, расстроилась.

— За вас, товарищи! — крикнул Парфентий. Все стоящие узнали голос своего вожака и в ответ дружно, мощно загремело:

— За Родину!

— Смерть фашистам!

Группа жандармов бросилась к сараю. Но Парфентий спрыгнул с чердака и исчез.

Оставшиеся жандармы, потеряв начальника, стали, торопясь, стрелять по осужденным. Упавших добивали прикладами, с остервенением топтали сапогами.

И не от ярости они делали это. Другое чувство владело ими. Это было чувство страха за завтрашний день, готовивший им, убийцам, самую страшную из всех, бесславную собачью смерть.

Парфентий успел спрыгнуть с чердака прежде, чем жандармы подбежали к сараю.