Иван Шамякин - Снежные зимы

— Ваня, может быть, теперь тебя вернут на работу?

— А я не хочу! Мне хорошо пенсионером!

Он сам не понимал, почему рассердился, и, сказав неправду, напугал и огорчил жену.

Странно: отставка человека, с которым он, Антонюк, во многом не был согласен, из-за субъективного прожектерства которого несправедливо наказан, не обрадовала. Только напомнила боль, что испытал он в те дни, когда решалась его собственная судьба. Сейчас жена волновалась не без оснований: последние дни он и вправду жил в тяжких раздумьях. В тревоге, в надежде. Снова спорил со своими противниками, действительными и воображаемыми, — с людьми, которые руководили им, с бывшими товарищами и — весьма возможно — с завтрашними сотрудниками. Но больше всего — с сыном…

«Ах, дети, дети! Я жил для вас, работал для вас. И мне хочется одного: чтоб хоть кто-нибудь из вас понял это и сказал спасибо. Не за то, что я вас родил, вырастил, вывел в люди. За работу, которую я делал. Для всех детей».

Иван Васильевич ласково положил руку на головку внука, на его мягкие-мягкие, как пушок, золотисто-белые волосенки. Трехлетний мальчик недовольно мотнул головой, чтобы сбросить тяжелую руку деда: увлеченный сказкой, он не хотел никаких нежностей. Мужчина! Они сидели перед телевизором. Малый и старый. Смотрели «Снежную королеву». Антонюк давно заметил, что с наибольшим интересом он смотрит мультфильмы-сказки — по народным, по Пушкину, по Андерсену. Все здесь правда. И Снежная королева и тролль. И превращение маленького Кая. И настойчивые поиски Герды. Сказочные приключения детей волнуют до замирания сердца, до слез умиления и восторга. А вот многие фильмы для взрослых кажутся ему надуманными, неинтересными, потому что якобы глубокие проблемы, поднятые авторами, по сути воображаемые, жизнь героев упрощена. Вот, например, фильм о колхозе, который он недавно смотрел.

Его возмутила видимость смелости и видимость правды, подчиненные одному условному тезису и единственному желанию авторов фильма — угодить автору тезиса. Он отлично знает председателя, с которого написан герой, не однажды по работе сталкивался с этим дьявольски сложным характером. В фильме взяты внешние черты этого характера и внешние приемы работы живого председателя. Когда Иван Васильевич попробовал это высказать, люди, что десяток лет назад сочли бы такой фильм крамолой и что сейчас глубокомысленно, выдавая за собственные, повторяют его, Антонюка, слова, эти люди тогда смотрели на него, как на отставного чудака, которому уже терять нечего: получил персональную — может молоть что хочет.

Звучал телевизор чуть слышно: в спальне Лада готовилась к семинару по квантовой механике. В доме никто не смел повысить голос, когда она садилась за свои теории. Чудо, что она хоть так разрешила им смотреть телевизор. Иван Васильевич много раз говорил и в шутку, и всерьез, что Лада — эгоистка и деспот в доме. Но любил младшую дочку и все ей прощал — за ее способности: рос выдающийся физик, дитя своего времени. Не какая-нибудь посредственность, как… Как кто — он боялся говорить, по-тому что, когда однажды сказал это при жене, назвал старшую дочь Майю, Ольга обиделась и целый день плакала: для матери все дети равны.

Лада вошла в комнату. Зная, что она сразу начнет делать замечания о том, что происходит на экране, Стасик быстренько соскочил со стула и крутнул регулятор на полную громкость. Ивану Васильевичу тоже не нравилось, когда Лада едко-насмешливыми словами разрушала настроение, создаваемое сказкой. Но на этот раз Лада смолчала. Присела к столу и молча смотрела заключительные сцены мультфильма. Кай и Герда прощались с оленем и лапландкой. Неиз-вестно, как малого, а старого зрителя больше всего растрогал этот удивительный, умный олень. Иван Васильевич даже вытер тайком слезинку.

Лада вздохнула.

— Счастливые дети из счастливых сказок! Все чудеса им так легко давались! Но мне их жаль. Осколочки того зеркала тролля все еще летают. И людей мне жаль. Они много говорят, а мало знают. О, если б они знали все формулы тонкой структуры атома водорода! Все релятивистские эффекты!

— А зачем это всем знать? — улыбнулся Иван Васильевич.

— Действительно — зачем? А зачем мне это знать?! О боже! — простонала Лада, но Иван Васильевич привык, что дочь редко говорит серьезно. — Я вся набита формулами, как бочка сельдью. Я сквозь формулы гляжу на мир, на людей. Страшно! — Тут уже Иван Васильевич насторожился, слова дочки звучали не шуткой — криком души. — Мне бывает страшно! Я так много знаю, что иной раз кажется — ничего не знаю. Все постулаты, уравнения, формулы сливаются в кошмарную муть. Кажется, что мысли мои, сама я — та же бесспиновая частица в кулоновском поле. Однако ядро… Что ядро? Кто ядро? «Постоянная тонкой структуры омега стремится к нулю, поскольку в ее выражении скорость света является ее знаменателем». И я… я в этом полете мыслей прихожу к нулю. Я — нуль, нуль, нуль! Я ничего не знаю, ничего не открою! Я набиваю себя чужими формулами.