Иван Шамякин - Снежные зимы

«Так почему ж он не принял меня всерьез?»

Эта мысль портила настроение. Министр начал насвистывать арию тореадора. Будыке рассказывали работники Комитета, что, когда Сергей Петрович не в духе, недоволен, сердит, он всегда насвистывает эту бодро-воинственную мелодию. Валентин Адамович встревожился и уже не просто злился на Антонюка — пылал гневом: «Погоди, я тебе все это припомню!»

Но потом успокоился, потому что рассудил, что ему, пожалуй, выгодно, если гость настроится против Антонюка, поймет, что за птица перед ним; тогда он вряд ли обратит внимание на его слова об автоматах. Мало ли что мог такой паяц болтать за игрой в бильярд! Но через несколько минут министр напугал Валентина Адамовича. Когда партия кончилась, гость согласился на предложение Антонюка сыграть еще раз и, ставя шары, весело сказал Ивану Васильевичу:

— Я взял бы вас своим заместителем. Антонюк засмеялся:

— По бильярду? Министр ответил серьезно:

— Разумеется, если бы вы были специалистом в нашей области.

Будыка ничего не мог понять и с напряженной подозрительностью следил за каждым ударом, как будто бы в них был заключен определенный смысл, чутко ловил каждое слово игроков.

Наконец, довольный самим собой, Клепнев, совсем уже тепленький, пригласил в столовую.

О такой трапезе обычно говорят: стол царский. Нет, этот стол нельзя было назвать царским, тут хорошо, с выдумкой, позаботились, чтоб он был деревенский, белорусский. Предложены были, разумеется, и деликатесы — икра, крабы. Но бросалось в глаза, разжигало аппетит не это, а яства натуральные: белые грибки, один в один, маленькие, твердые, маслянисто отливали янтарем; соленые рыжики прямо горели в салатницах; отборные огурчики, казалось, сами просились в рот; посреди стола, в огромной глиняной миске, дышала пахучим паром белоснежная рассыпчатая картошка, а рядом на сковороде еще шкварчала кровянка, стреляя пузырями жира; в сверкающей кастрюле еще булькал особый охотничий кулеш из кабаньих потрохов, рецепт приготовления которого знали только Сиротка и Антонюк. Иван Васильевич даже приревновал, не выдал ли Сиротка по простоте своей рецепт повару, который чаще готовит не для настоящих охотников, а для таких вот организаторов, как Будыка, и таких стрелков, как сегодняшний гость.

Оглядев придирчивым глазом стол (были приглашены все — шоферы, комендант, повар), Антонюк сказал себе в тарелку, ни к кому не обращаясь:

— Не вижу главного охотника — егеря.

Всем стало неловко, даже пьяненький Клепнев растерялся. Будыка всполошился не на шутку: черт его принес, этого обозленного отставника, испортит всю обедню; если еще выпьет — не оберешься беды.

Но Иван Васильевич пил очень сдержанно, был мягок, никому настроения больше не портил, наоборот — веселил охотничьими рассказами. Обедню испортил Клепнев — под конец ужина сполз под стол и залаял по-собачьи.

Иван Васильевич понимал тревоги и заботы жены. Всю замужнюю жизнь она огорчалась, даже страдала оттого, что муж мало бывал дома — с ней, с детьми, часто задерживался вечерами, часто уезжал в командировки, а в выходные, праздничные дни — на охоту. Теперь же ей кажется, что он слишком много сидит дома, слишком много думает, читает. А она считает, что для него вредно и то и другое. О чем он может думать? Конечно же, о том, что его обидели, преждевременно превратили в старика. А такие мысли, как утверждает медицина, вызывают вредные эмоции. (Ольга Устиновна аккуратно читает журнал «Здоровье».) Эмоции эти в его возрасте могут привести к тяжелым изменениям сердечно-сосудистой системы. Много читать — не те глаза, давно уже жаловался, что от чтения болит голова.

Ольга, начитавшись «Здоровья», считала, что для людей их возраста главное — деятельность. Недаром сама после продолжительного перерыва — растила детей — пошла на работу. Иван Васильевич видел, что жена очень страдает из-за того, что он, еще совсем здоровый мужчина, должен был превратиться в пенсионера. Два года живет без коллектива. А ведь раньше и дня без людей не мог прожить. Ольга убеждена, что в старости человеку даже больше, чем в молодости, нужны люди. Ивана Васильевича удивляло до умиления и в то же время смешило, что Ольга, женщина практичная, очень земная, под старость становится такой книжно-правильной.

Иногда и его пугало, что он входит в эту роль — пенсионера. Как приступы боли от камня в печени, так же внезапно, без осознанной причины, приходили иной раз страх и отчаяние. Но, к счастью, ненадолго — на минуты. А так обычно он относился с иронией и к своему новому положению, и к волнениям жены, И если сидел подолгу дома в одиночестве, то вовсе не оттого, что сковывали тяжкие раздумья над собственной судьбой. Нет. Иногда он бездумно отдыхал после многих лет напряженной работы, иногда углублялся в воспоминания, а чаще всего просто играл роль, выдуманную Ольгой, забавлялся, чтоб еще больше встревожить ее и заставить ухаживать за ним, как за ребенком. Он не считал это жестоким по отношению к жене, потому что ни злости, ни обиды не испытывал и ее преувеличенное внимание к его переживаниям не раздражало. Он понимал: это в первую очередь нужно ей самой, без таких забот и волнений жизнь ее обеднела бы. Одно не понравилось ему, и он выразил своеобразный протест. С полгода назад он начал тайком, по ночам записывать свои партизанские воспоминания. Ольга также тайком стала читать каждую запись. Отыскивала рукопись, где бы он ни спрятал, у себя в квартире она все могла найти. Иван Васильевич разозлился и бросил писать. Зачем? Немало таких воспоминаний написано и без него, и немало неправды. Без намеренья напечатать, без цензуры — жениной, читательской, — без необходимости таиться он, может быть, и мог бы написать что-нибудь стоящее. А так — нет. Неделю назад, когда высокого «врага трав» попросили выйти на почетную пенсию, так же как некогда его, Антонюка, Ольга, обрадованная, сказала: