Николай Воронов - Юность в Железнодольске

Изо всей мочи попрыгал лягушонок к газону. Впопыхах не сразу заметил, что возле круглой клумбы стоит бородач, собираясь срезать флоксы. По ту сторону дома находились подоконные грядки, где тоже можно было спрятаться. На грядках росла клубника. Раньше, пока не сорвали ягоды, жители грешили на лягушек: якобы они едят ягоды. Едят-то спелую клубнику слизняки, а уж слизняков едят они, лягушки. С ними, случается, и остатки ягоды прихватят. Жители и стали бить лягушек заодно со слизняками. Людишки, людишки, неблагодарные, злобные существа.

Не повезло лягушонку. Жители разрыхляли лопатами клубничные грядки, смешивали почву с удобрениями, поливали водой. Еле уцелел. До ночи укрылся под решеткой. Но зачем-то взбрендилось долгому парню достать его из-под решетки. Возмутительно! Некуда деться от них! Что хотят, то и делают. Да и нечистоплотные. Руки парня ржавчиной разят, как старая водопроводная труба.

Лягушонок сердито подскочил в ладонях и, так как не рассчитал, падая, опрокинулся навзничь. Начал дрыгаться, чтобы занять прежнее положение, удобное для прыжка, и заметил, что ладони приотворились. Подрыгался еще и услыхал тихий радостный смех. Ладони раскрылись пошире. Заметил: смеясь, долговязый крутит башкой, ужимая ее в плечи.

Снова занял подходящее положение. Просвет между ладонями шире. Толкнулся, взлетел, плюх на лист подорожника.

Парень присел на корточки.

— Дурашка, ты жив?

Лягушонок, пробуя его напугать, выпучил глаза, квакнул.

— У! Ты не без соображения. Коль жив, удирай в котлован. Там лягушиное царство.

Котлован находился рядом. Воды полно. Дно ребристое из-за канавок, оставленных зубьями экскаватора.

Догадываясь, что высокий не тронет его, лягушонок неторопливо попрыгал к узорной глинистой дороге, которая спускалась к дождевой луже. Но через минуту он невольно принаддал: к котловану, вздувая за собой огромные, резко лопающиеся звуковые пузыри, мчался мотоцикл. Над рулем моталась голова в танковом шлеме, яйцевидная коляска, подпрыгивая, зависала в воздухе.

В мотоциклисте, который напропалую гнал по кочкарнику, Вячеслав угадывал Леонида. Давненько на месте кочкарника было блюдце — степное озерко. Оно высохло, затвердело, сровнялось заподлицо с жестко-тугим старником, но все-таки отдельные закаменелые кочки выделялись над уровнем мелкой холмистости. На каждой из кочек мотоцикл с прицепом мог опрокинуться, потому и побежал Вячеслав навстречу Леониду, паническими взмахами рук требуя, чтобы зятек остановился.

Леонид все понял, однако продолжал гнать. Он был в состоянии задора, который не ведает ни острастки, ни опасности.

— Ксения за тобой прислала. Боится за тебя. Все мы боимся. Смурной ты стал. Чё на уме — скрываешь.

— Дядя Лень, устаешь ведь от многолюдья. Должен я сейчас покрутиться наедине с собой.

— Э, не проведешь! А кто с лягушонком убежал?

— Я.

На этом их разговор прервался: отвлекли машинные взрывы, сопровождаемые дребезжанием, бряканьем, пересыпчивым треском.

Подъехал запыленный газик. По-свинячьи хрюкнув, отворилась дверца. Тяжело выбрался, будто ноги были свинцовые, широкий мужчина. Он свалил вперед сиденье. Темная глубина кузова прояснела чем-то солнечно-желтым. Оба, Вячеслав и Леонид, взволновались в ожидании женщины и оттого прищурились.

На несколько мгновений Вячеслав с Леонидом поскучнели: из кузовного мрака стало надвигаться нечто вроде щита, обернутого в бумагу и перевязанного бечевкой. Но сразу просияли, едва поверх заслончивого предмета глянули глазищи цвета спелой черемухи.

Не успели они опомниться — перед ними Лёна. Вокруг шеи косынка сизого атласа. Шерстяное платье ошеломительной яркости: оранжевое, рукава зубчатые, фиолетовые, подол, удлиненный зелеными, как озимь осенью, оборками, волнуется. Благодаря оборкам платье раструбистое, и это неожиданным образом выявляло угловатую красоту лиловых туфель, словно бы отлитых, редкую ужину ее талии, свободной в своей естественной гибкости, что и гадать не станешь, что так можно утянуться с помощью пояса.

— Коля просил передать, — сказала она подсекающимся голосом и протянула Вячеславу плоский предмет, подобие щита.

— Ну, Коняткевич, обязательно ему...

— Рано досадуете.

Лёна принялась развязывать туго затянутый узел пеньковой бечевки. Бечевка упала на траву. Гремучая бумага пластом перевернулась, застряла меж иглистых кочек, общипанных козами. Поднос полыхнул огнеперым костром. Но так показалось, пока Лёна не отступила спиной к солнцу. На черной плоскости зависли два петуха: газово-голубой и янтарно-красный. Яростные, они сшиблись друг с другом, от удара взвились и разомкнулись, так и зависли. Гребни позапрокинуты. Клювы — каждый похож на огромный коготь — готовы вонзаться, кромсать. Чешуйчатость ног в сочетании с медным цветом и шпорами, находящимися на полном боевом взводе, наводили воображение на детское время человечества, когда сражались мечами, в кольчуге, на конях и не представляли себе, что будут танковые, самолетные, ракетные войны.