Николай Воронов - Юность в Железнодольске

Дарья не утерпела и, рискуя быть выведенной в коридор, пробормотала громкой скороговоркой:

— Как чурбаки секёт, в самый расщеп рубит.

Черноглазка постучала карандашом по чернильному прибору, и в зале стихло.

Молодой светловолосый прокурор, всего лишь месяца три как выписанный из госпиталя, офицер, никогда не думавший о юридической работе, что-то неуклюже записывал левой рукой: вместо правой руки у него был протез. Прокурор стеснялся — впалые щеки его прожигало румянцем. Наверно, из-за этого он не стал задавать вопросов Фрузе, и Черноглазка вызвала другую свидетельницу.

Милиционер пригласил из коридора директоршу.

Директорша, как и Фруза, крепко надушилась, но одета была гораздо богаче: длинное, черного бостона пальто, воротник из чернобурки, подол в лисьей оторочке.

Подлая она, директорша. И дура. Как на блюдечке видно.

Прокурор, с разрешения судьи, хотел что-то спросить у директорши, но Катрич движением пальца попросил его чуть-чуть помолчать, и тот готовно опустил лобастую голову.

— Простите, душенька, то есть я хотел сказать «свидетельница». Я далек от мысли сомневаться в вашей чистосердечности, но ход судебного следствия обязывает. Раньше вы показали, что подсудимая Колдунова попалась с поличным...

— Да, да, я досконально обрисовала.

— А вот первая свидетельница обрисовала иную картину.

— Ей пригрозили, а может, и подкупили.

— Не нужно столь легкодумно бросать тяжелые обвинения. Вы, судя по положению, глубокомысленная дама, И удивительно, что торопитесь...

— Товарищ адвокат, — крикнула Фруза, открыв дверь из коридора, где ей велела подождать Черноглазка, — пусть она срамит меня. Это ничего, лишь бы правда победила, Я своими ушами слышала...

— Ничего ты не слышала. Я без тебя заходила.

Милиционер закрыл дверь.

— Так вы все-таки заходили до обеда на кухню?

— По-моему, я говорила.

— Нет.

— Значит, упустила из виду.

— И не упустили из виду. На предварительном следствии вы показали, что в тот злополучный день совсем не заходили на кухню. Товарищ судья, мне хотелось бы уточнить, что записано в протоколе допроса на предварительном следствии.

— Не надо, — потерянно попросила директорша. — Я действительно заходила на кухню, но не разговаривала с Колдуновой. Я боялась, что суд подумает, будто повариха говорила мне насчет чая.

— Зря, душенька, не доверяете суду. Перед вами судьи, совершенно не страдающие подозрительностью, — возмутился Катрич.

— Так какому же вашему показанию верить? — возмутился и прокурор.

— Гражданин прокурор...

— Только без эмоций. Отвечайте.

— Заходила на кухню, но ни единым словом не обмолвилась с Надеждой Михайловной.

— Вы так резко настаиваете на том, что ни слова не сказали моей подзащитной, что перестаешь вам верить. С какой же вы другой целью заходили на кухню?

— Руководишь... Наблюдаешь... Зашла посмотреть, что делается. Посмотрела. Ушла.

— Так-таки ничего не спросив, ушли? Хорошо же вы работаете.

— Я не хотела заступать директором... Меня...

— Нас это не интересует, — гневно сказал прокурор и сжал кисть протезной руки. — Вопрос поставлен предельно четко. Отвечайте. Причем не забывайте, что кодексом предусмотрена ответственность за дачу ложных показаний...

— Не грозите, — вспылила директорша. — Что было, про то сказала.

Досадливое «ах» вырвалось у Катрича, и жестом возмущения он открыл крышку портфеля.

Лицо прокурора налилось кровью. Я понял, что он не вовремя напомнил директорше о статье, карающей за ложные показания.

На несколько минут сникли, замолкли и прокурор (от стыда) и Катрич. Допрашивать директоршу принялась молчаливая Черноглазка. Директорша разобиженно отвечала, хлюпала носом, воткнутым в пышный мех.

На Черноглазку и заседателей не производил рассчитанного воздействия тихий плач директорши: на их лицах отражалось решенное отношение к этой свидетельнице.

Когда Черноглазка прочитала нараспев и чуть-чуть пришепетывая, что суд постановил выпустить Надю из-под стражи и оправдать, я радостно притиснул к себе Лену-Елю, а она тоненько засмеялась. Но тут же мы опомнились, и я убрал с плеча вольную руку, а Лена-Еля стыдливо потупилась.

Дарья перекрестилась, с великим облегчением выдохнула:

— Слава богу!

Сердечница Кокосова, прижимая ладони к груди, села на лавочку.

— Не защитник — упекли бы девчонку, — сказала Полина Сидоровна.

— Фрузина заслуга, — возразила Дарья.