Петр Северов - Последний поединок

— Отойдем, Коля, в сторонку, перекурим… Между прочим, шеф вашей прогулкой доволен. Алеша притащил длиннейший шланг.

— «Инспектор» все может! — улыбнулся Русевич. — Если нужно, он и слона приведет из зоопарка!

Они отошли от машины, присели на бревно.

— Новости? — спросил Кузенко нетерпеливо. — Ты был у наших?

— Нас ждут этой ночью, — сказал Николай. — Уйдем двумя группами. Медлить больше нельзя.

Впервые за долгие месяцы плена Кузенко видел Николая таким оживленным.

— Значит, надежные ребята? — спросил он.

Русевич радостно улыбнулся.

— Народ правильный! Но посмотри на «инспектора»… Зачем это он собирает в кучу все пожарные бочки? А, понимаю, он скажет шефу, что теперь они не нужны. Он ведь обещал доставить помпу.

Их разговор прервался: в воротах показалась Неля. Вскинув голову с пышной, модной прической, она торжественно и неторопливо двигалась через двор.

Русевич невольно подумал: какие у нее мысли? Способна ли она взглянуть на себя со стороны?

Будто угадывая, о чем думает Николай, Кузенко сказал негромко:

— Золоченый орешек, да гнилой.

Они не знали, что «золоченый орешек» успел побывать у самого Эрлингера и что сегодня она была особенно довольна собой…

Перед обеденным перерывом в бригаде грузчиков был объявлен аврал. Откуда-то издалека прибыла семитонная машина, загруженная до предела, и шеф приказал немедленно ее разгрузить. Шофер и его помощник сердито покрикивали на рабочих: «Шнель-шнель!»

Баланда и Тюрин стояли на горе мешков и взваливали их на плечи товарищей. Свиридов, Корж, Птицын, Русевич, Кузенко, Климко, Макаренко тащили мешки к складу, где постепенно вырастали новые штабели.

Перерыв был объявлен позже обычного — в три часа. Баланда и Птицын пошли в цех и, пока другие умывались, принесли две буханки хлеба и четвертушку подсолнечного масла. Однако позавтракать им не удалось — из конторы послышался грудной голос Нели:

— Свиридова и Русевича в кабинет к шефу!

— Опять, небось, чем-то недоволен, — проворчал Свиридов.

— Наверное, меня будет допрашивать, что в городе делал, — предположил Николай.

Они прошли через двор и, войдя в контору, сняли фуражки. Шеф сидел на подоконнике, приветливо улыбаясь, в выражении его лица был оттенок веселой таинственности. Можно было подумать, что он приготовил своим рабочим какой-то потешный сюрприз.

— Я думаю, — сказал он Неле по-немецки, — целесообразней поговорить сразу со всеми.

Неприятно поразил Русевича Нелин взгляд. Она взглянула на него вызывающе и надменно, и, казалось, какое-то оскорбительное слово готово было сорваться с ее губ. Резко оттолкнув стул, она прошла в коридор; оттуда донесся ее певучий голос:

— Всю дворовую бригаду к шефу!

Русевич успокоился: очевидно, шеф снова хотел их отчитать за хищение подсолнечного масла. Стоя лицом к столу, Николай слышал, как на лестнице застучали шаги, — и бригада заполнила комнату. Он обернулся, чтобы посмотреть, возвратилась ли и Неля, и в ту же минуту увидел двух гестаповских офицеров с пистолетами в руках. Вслед за ними в кабинет ворвались четыре солдата с овчарками на туго натянутых ремнях.

— Руки вверх! Повернуться к стене! — крикнул по-русски один из офицеров.

Пока солдаты производили обыск, Николай пытался собраться с мыслями, правильно оценить происшедшее. Наконец он понял. «Опоздали, — подумал Николай с горечью. — Слишком долго собирались… Что же предпримет сейчас Дремин? Предчувствовал ли он беду?»

Теперь удивляться было нечему, всего этого следовало ожидать. Разве гестаповцам нужно искать оправдания для ареста футбольной команды! Ведь они не ищут оправдания своим бесчисленным, куда более страшным преступлениям… Интересно, что бы подумал далекий знакомый Русевича, такой красноречивый Ив Вильжье, если бы видел эту сцену, какие доводы привел бы он в защиту пресловутой теории аполитичности спорта. Не один Ив Вильжье, спортивный комментатор и журналист, но и большинство футболистов «Ред Стара», да и тысячи других спортсменов, а больше — спортивных руководителей буржуазных стран утверждали, что политика стоит вне их спорта, что футбол к политической идеологии никакого отношения не имеет.

— Разве для того, чтобы без промаху бить по воротам, нужно быть коммунистом или радикалом, — горячился Вильжье. — Мяч — особый снаряд. Он поражает лишь честолюбие игроков и надежды болельщиков. На поле любой страны, коммунистической или буржуазной, он остается только футбольным мячом. В агитаторы он не годится.