Петр Северов - Последний поединок

Дремин приблизился к окну: двор был пуст, на разостланных мешках лежали две буханки хлеба и стояло блюдечко с подсолнечным маслом — нетронутый обед бригады. У входа в контору он заметил серую кепку — эту кепку уронил Русевич, и, когда хотел наклониться и поднять, гестаповец отшвырнул ее ногой.

Куда же все-таки девался охранник? Почему он задерживался в конторе? Неужели он не сказал о Николае?

Плотно прикрытая дверь конторы открылась, и на крылечке показалась Неля, вслед за нею вышел шеф. Некоторое время они смотрели с крыльца на опустевший двор, потом господин Шмидт спустился по ступеням и остановился перед буханками хлеба, лежавшими на разостланных мешках. Он сдвинул их небрежным движением ноги и с усмешкой оглянулся на Нелю.

— Подумать только! Они опять брали масло. Но ворованный продукт впрок не идет. Гестапо помешало их завтраку. Какая жалость! В хорошую минуту пришло гестапо и совершенно испортило аппетит!..

Он засмеялся, поднял холстину и бережно накрыл ею хлеб и блюдечко с маслом.

Неля сбежала с крыльца и, словно подавая сигнал, украдкой толкнула шефа под бок.

— К нам опять Эдуард Карлович. Но, кажется, он чем-то недоволен…

Она заторопилась навстречу гостю.

— Что случилось, господин Кухар? У вас такое расстроенное лицо…

Кухар остановился посреди двора, осмотрелся, тихонько свистнул.

— О, дорогой гость! — закричал шеф. — Вы снова оказываете нам честь!

Но гость не обратил внимание на приветствие хозяина. Он заметил на асфальте кепку — она его заинтересовала. Наклонясь, он внимательно осмотрел ее, даже перевернул ногой.

— Кепка Русевича. Он больше не нуждается в головном уборе? Что ж, потерявший голову по кепке не плачет…

— Они сами виноваты, — зло выговорила Неля. — Слишком уж зазнались, теперь им покажут, как нужно себя вести…

Кухар громко засмеялся:

— Да, уроки приличного поведения им не помешают. Кажется, и вы по мере сил проявили заботу об их воспитании?

Неля обиделась.

— Откуда вы взяли? Я никогда не вмешиваюсь в мужские дела.

Дремин плохо знал немецкий язык, но все же общий смысл разговора доходил до него.

В этот момент во двор вбежал босоногий вихрастый мальчонка.

— Тетя Неля! — крикнул он издали, показывая какую-то бумажку. — В городе ваши фотографии расклеены… Очень много! Вот, я одну принес. Из газеты вырезанная…

Неля взяла из его руки клочок газетной бумаги. Мальчонка сразу же отступил на несколько шагов.

— Ай-яй-яй! Что там написано, тетя Неля! «Предательница… Плюньте ей в морду!..»

— Молчать! — яростно закричал Кухар и затопал ногами. Мальчик в мгновение очутился за воротами.

Неля изорвала газетную вырезку; Николай видел, как лицо ее перекосил страх.

— Удивительно, как много расплодилось в этом городе малолетних преступников, — со злостью сказал Кухар. — Жаль, успел убежать оборванец — я заставил бы его замолчать…

Проходили минуты, но никто из троих не вспоминал о Дремине. Похоже было, что в суете ареста о нем позабыли. Приблизительно через час Николай выглянул во двор и, убедившись, что поблизости никого нет, прошел в ворота.

Охранник и сторож сидели рядом на скамье. Оба они вскочили, изумленно глядя на Дремина. Он засмеялся.

— Вольно! Что это вы тянетесь передо мной, как перед генералом?

— Где ты находился? — растерянно спросил охранник, окончательно сбитый с толку беззаботным смехом Николая. — А… ты прятался в гараже…

— Прятался? — удивился Дремин. — Ну нет. Я разговаривал с шофером «черной машины». Потом осматривал печи. А сейчас был у шефа и скоро опять вернусь.

Сторож поежился, глубоко вздохнул, но не сказал ни слова. Николай заметил в его глазах затаенный испуг.

— До встречи, папаша! На, закури…

Он отсыпал сторожу из кисета горстку самосада, закурил и сам. Дремин медленно зашагал по переулку, направляясь к бульвару. Там он свернул в сторону Глубочицы, а потом на Подол.

Русевичу казалось, что за все эти томительные дни после ареста он выработал довольно стройную систему поведения на допросах. Мысленно Николай задавал самому себе десятки самых неожиданных и каверзных вопросов — и тотчас отвечал на них. Нет, никакая провокационная ловушка не была ему страшна. Однако сейчас, когда два эсесовца вели его к следователю, вся эта стройная система рухнула самым неожиданным образом. Он отчетливо понял, что его судьба предрешена. В этих застенках никто не мог ожидать милости или снисхождения, и его бросили сюда, чтобы сначала измучить, а потом убить.