Юрий Теплов - Второй вариант

А Савин думал о том, что Эльга хоть и много меньше, но и много красивее. Эльга для Савина была частицей сердца, половиной жизни. Бурея же — всего только водная дорога, которую надо быстрее пробежать на пути к цели. И еще он думал о людях, с которыми свела его судьба в этот бамовский год. Нет одинаковых людей. Бывают только похожие. И то в определенных обстоятельствах. Это только в театре теней четко обозначена граница между светлым и темным. В жизни границу чаще всего не заметишь. Грубый Сверяба был самым добрым. А бывалый Дрыхлин, который готов идти впереди и торить для слабых тропу, оказался негодяем. Наверное, в каждом человеке имеется весь спектр цветов, только одного — больше, другого — меньше.

Прошел всего год после его прибытия в этот край, но Савину казалось, что он здесь почти всю жизнь. Там, далеко, были только детство и залитая огнями стеклянная улица, которую он прошел легко и почти бездумно. И даже его первая мучительная любовь пробежала, прокатилась, вытряхнула Савина на первом ухабе, оставив мгновенную, как от огнестрельной раны, боль. Выжил и поправился, только отметина осталась, не беспокоящая даже в ненастную погоду. Он и сам этому удивлялся: значит, любви не было? Значит, принял за любовь преклонение Перед королевой в серебряных туфельках?.

Сравнивая себя — того, который приехал прошлым летом сюда, с собой сегодняшним, он чувствовал, что тот, прошлогодний, был совсем мальчишкой, тот царапины почитал за раны и часто черное принимал за белое.

«А вот Ольга с черными глазами — голубая, — думал он. — Приеду завтра, скажу: здравствуй. Скажу: я пришел за тобой... А если ее нет? Приеду, а там ни одного человека и избы раскатаны?..»

Неустойчивые мысли должны были бы вызвать у него сомнения, но он ни в чем не сомневался, более того, был уверен, что обязательно разыщет ее. Уж на чем она основывалась, та уверенность, ему самому было неясно. Видно, все зависит от того, насколько велико наше желание что-то сделать, и тогда даже неодолимое видится одолимым и любые пороги становятся проходимыми.

— Ты чо? Уснул там? — услышал Савин голос Генки.

— Нет.

— В Усть-Ниман-то тебе зачем?

— Человека одного ищу.

— Разве оттуда не всех еще вывезли?

— Не знаю. А почему оттуда вывозят?

— Дорог туда нет. И поселку там нечего делать.

— А если люди хотят жить?

— А куда ГЭС денешь? Электростанцию строят. Ну, и на случай затопления. Кого тебе там надо хоть?

— Знакомую одну ищу.

— А-а, — удовлетворенно протянул Генка, как будто враз стало все ему понятно. — Сам-то с БАМа, что ли?

— С БАМа.

— Дедуня мой тоже из бамовцев. Только из ранешних.

Генка сказал об этом просто, будто сообщил о вчерашней погоде. Савин даже не понял сперва, а уразумев, подивился тому, как Генка высказался, и еще тому, что от той поры сохранился живой человек, с которым он всего час назад разговаривал. Не удержался, переспросил:

— Безвинно пострадал, что ли?

— Не. Раскулачили дедуню, чтобы трудовой народ не эксплуатировал.

Тут уж Савин совсем поразился. Ему даже не по себе стало. Будто сама история тихо прошуршала над лодкой. Светлоглазый старичок — и из кулаков!

— А как он сейчас-то?

— Ничё-о! — ответил Генка. — «Элементом» меня обзывает. Распустили, говорит, вас двумя выходными. Человек, говорит, рожден землю пахать. А вы только ковыряете ее.

— В каком смысле «ковыряете»?

— На шахте я. Три дня вот отгуливаю. К деду наведался.

— Переживает дед за прошлое?

— Не. На Кубань все только собирается. Ноги не держат, а туда же! На свою станицу ему, вишь, взглянуть охота. Говорит, поклониться хочет. И грех какой-то замолить...

Генка круто подал моторную рукоятку вправо, заложил вираж. Лодка пошла к противоположному берегу и заскользила мимо тронутых рыжиной сопок. Лес здесь рос смешанный, и ранняя осень уже подкрасила его, мазнула желтым, красным, принарядила, прежде чем раздеть и убаюкать.

— Далеко нам еще? — спросил Савин.

— Туто-ка.

Генка был весь внимание, а может, задумался, потревоженный разговором. И Савин осмысливал их нечаянную беседу. Думал о том, что время все ставит на свои места, каждому предъявляет свой счет. И от уплаты по нему никто никуда не денется. Вот и дед Генкин платит по счету тоскливой памятью о станице. И внука не понимает, а внук не понимает его. Что посеял он, любивший пахать землю? А грех, видно, есть, коли по прошествии стольких лет захотел его замолить.

Протоку прикрывал залив, в который впадал ручей. Вход в нее был почти не заметен, прикрытый давним заломом и разросшимся на берегу перепутанным кустарником. Заходили в протоку, подняв мотор, на веслах. Причалили, зарулив обочь обрыва, к узенькой галечной косе. Заякорились, выкинули на берег груз.