Юрий Теплов - Второй вариант

Жена Сверябы и его приемная дочка Ира ночевали в их половинке вагона. Савин принес им из столовой ужин. Мать к нему не притронулась, а дочь глотала плов вместе со слезами. Потом откинула ложку, уткнулась острым носиком в колени матери и запричитала. Отвлеченная мысль вторглась в переживания Савина: «Она ведь не родная ему. А горюет взаправду, значит, добрым папкой был он для нее». И другая мысль, как память о Сверябе, зацарапала сердце. Вот на этом месте, где сидит девочка, Иван вспоминал ее слова: «Твой сын...»

Да что же это такое происходит? Что вытворяет наша канительная жизнь? Иван Трофимыч! Миленький Иван Трофимыч! Как ты там говорил, помнишь?

«Так получается, дед, что надежнее всего нас убивают те, кого мы больше всех любим. Оно и понятно: любимые капризнее, требовательнее. За любимых сердце болит. Вон Давлетова чуть кондрашка не хватила, когда узнал, что дочь разошлась. Еле отдышался папаня. А как же! Разлюбимое дите! Видел ее, давлетовскую дочку. Приезжала летом сюда в отпуск. Плечистая, как маленький мужичок. А все равно для отца самая красивая. Он вокруг нее, как слон вокруг дрессировщицы... У молодых своя жизнь, дед, которая, понимаю, не должна нас убивать. Но одно дело — понимать...»

Дочь у Сверябы была маленькая, худенькая, остроносенькая. От слез лицо у нее пошло пятнами. Мать молча гладила ее по голове, а сама бессмысленно смотрела в одну точку, только изредка шевелила губами, и Савин угадал — «Ванечка...».

Синицын привел в вагончик свою жену, чтоб не оставлять на ночь Иванову семью в одиночестве. Савина забрал к себе. В комнатах у него было тихо, как в музее ночью. Только младшенький Митька бредил и всхлипывал во сне.

Утром Синицын увез жену и дочь Сверябы в аэропорт, а Савин, забыв про утренний развод, вернулся к себе в вагон и упал на топчан лицом в подушку...

— Жизнь продолжается, товарищ Савин, — сказал Давлетов. — И работа тоже продолжается.

Савин поднялся, сел. И впервые заплакал.

— Ну вот и хорошо. Теперь отойдете.

— Я сейчас, только умоюсь.

— Завтра прибывает комиссия, и вы тоже должны лететь на Эльгу. Судя по всему, ваше предложение будет принято, товарищ Савин.

За окном шел снег, медленный и крупный, обеливал землю, засыпал следы.

— Я пойду, — устало произнес Давлетов. — Приведите себя в порядок и тоже приходите.

Председателем комиссии был тучный, руководящего вида товарищ, в ондатровой шапке и в летных унтах.

Он пожал Савину руку и сказал весело:

— Рад с вами познакомиться!.. Орел, а, Мытюрин!

— Орел, — без всякого энтузиазма согласился тот и хмуро поздоровался с Савиным.

Все стояли у вертолета, в кабину не торопились, глядя на медленно ползущий по уложенным рельсам рабочий состав со шпалами.

— Душа радуется от такой картины, а, Мытюрин?

— Стараемся, Алексей Михайлович.

— Далеко ушли с укладкой?

— По плану. Полетим — увидите.

— Ну, так вперед?

— Как прикажете.

— Ну, ну. Я всего лишь майор запаса. Тут вы приказываете...

Пласталась внизу редкоствольная тайга. Ползла по ней насыпь с уложенными рельсами, петляла автомобильная дорога. Савин глядел в иллюминатор и думал о том, что пройдет несколько лет, побегут по рельсам поезда, и каждый, кто будет проезжать здесь, сможет увидеть из вагонного окна обелиск со звездой, под которым лежит один из первостроителей БАМа по фамилии Сверяба, по матери — Потерушин. Первый и единственный обелиск на этом участке трассы.

Дрожала винтокрылая машина, оставляя позади Ивановы километры. Появился путеукладчик. В этом месте рельсы обрывались.

Мытюрин показал рукой вниз, председатель комиссии кивнул: вижу, мол. Мытюрин прокричал:

— Мостовики задерживают! Поставщик пролетные строения не прислал!

Исчезли и насыпь, и путеукладчик. Зазмеился внизу белый Туюн, по которому месяц назад полз в сторону Эльги первый железный караван.

Давлетов, выехавший еще вчера, встречал их на вертолетной площадке. Выглядел он по-прежнему невозмутимым и непроницаемым, таким, каким помнил его Савин со дня первой встречи. Представился и доложил Мытюрину, что два тягача заправлены и готовы в любую минуту тронуться в путь.

— Может быть, пообедаем сначала, Алексей Михайлович? — спросил тот.

— Успеем. Поехали! — Наверное, слово «поехали» было у него любимым.

Зимник выровняли к приезду высоких гостей. Прогнали по нему бульдозер, да еще протащили для укатки волокушу. Тягачи шли мягко и быстро, только мелькали обочь отбеленные снегами остовы лиственниц. Савин глядел сквозь брезентовое оконце кузова, со смутным чувством ожидая, когда горелый лес кончится. Ему вдруг представилось, что Ольга стоит с Ольхоном там, ждет его на месте последнего расставания. Вот сейчас тягач остановится, чтоб высадить его на повороте к дому, где его встретит заждавшийся родной человек. Они тихонько пойдут рядом, и он расскажет ей про Сверябу, который не любил женщин, хотя и носил в груди любящее сердце.