Юрий Теплов - Второй вариант

Наспех попрощавшись, выбежал в сумерки. Перевалил через Соболиную сопку, заскочил в штаб и узнал у дежурного, что вертолет с Эльги будет только завтра утром.

Опять плохо спалось. А под утро сон навалился, как булыжник. Потому и проспал вертолетный стрекот. В штабе появился, когда Давлетов был уже в кабинете.

Савин молча положил перед ним бумаги, присел на краешек стула, всем своим видом выражая вопрос и нетерпение. Тот не стал читать, отодвинул в сторону. Немигающе и долго разглядывал Савина, и ему почудилась в желтоватых глазах Давлетова заплутавшаяся в непроницаемости тоска.

— Плохо, Халиул Давлетович? — не выдержал он.

— Почему — плохо?

Молчание не было ни тяжелым, ни гнетущим, но все же рождало беспокойство. Савину хотелось оглянуться назад, словно там сидел кто-то третий, и от этого третьего что-то зависело, если только не все. Он не мог понять молчания Давлетова.

— Ваша прямая действительно существует, товарищ Савин, — сказал наконец Давлетов. — Геодезисты вышли на съемку. Майор Ароян выехал в геологоуправление. Решение приму по его возвращении.

— Значит, я прав? — радостно спросил Савин.

— Правы, — глухо ответил начальник.

Иногда Давлетову казалось, что таким же молодым, как Савин, он был так давно, что, может быть, этого даже и не было. Белой метелицей прошелестели годы, запорошили тропинки, загладили овраги, по которым он когда-то пытался карабкаться. Да и пытался ли?

Двадцать семь лет назад он получил диплом военного инженера — мостовика. Долго командовал в свое время взводом, потом так же долго — ротой. Строил мосты через тихие речки. И было ведь, было, что тоже шебуршился и шарахался с наезженной колеи, как Савин. И тоже у него был начальник, до сих пор помнится, майор Прокопчук. Красивый такой и молодой, злой как черт и веселый, который походя и без оглядки мог решать самые рисковые дела. Он ходил по любой грязи и по любому морозу в начищенных до блеска хромачах, и подчиненные прозвали его «летающим вагоном». «Летающим» — потому, что прошел слух, будто списали его в свое время за что-то из летного училища, а «вагон» — наверное, из-за того, что без него никакой стройке не обойтись.

В то лето Давлетов только что привез свою Райхан из-под Белебея, поселил прямо на объекте в половине видавшего виды вагончика. Была она тогда худенькой, вроде бы даже напуганной постоянным движением, шумом и строительным грохотом. Тосковала по своей речке Кенсу. Но не высказывалась, а только жалась к своему Халиулу, словно пыталась укрыться за его спиной от неведомой опасности.

Строил тогда Давлетов автомобильный мост через речку Черную. Сроки сдачи моста показались ему неоправданно завышенными. Он обложился специальной литературой, просидел несколько вечеров над расчетами, связанными с установкой опор, и вышло, что все работы можно закончить недели на две раньше. Самолюбиво сохранив все в себе и решив удивить мир, он дневал и ночевал на объекте, в родимый вагончик забегал лишь проведать Райхан, говорил ей нежные слова на родном языке, успокаивал тревогу в вечно ждущих глазах и, наскоро перекусив, отправлялся на свое «ИсСо» — искусственное сооружение, как именовался мост в документах.

И ведь точно, закончили раньше, а сдали в эксплуатацию позже, потому что пришлось переделывать. Оказалось, скосили мост на полтора градуса. Не из-за того, что опоры ставились по-новому, а по недосмотру, по оплошности.

Прокопчук смерил его тогда взглядом, в котором плясали злые бесенята.

— Какой ишак надоумил тебя вмешиваться в проект?

Давлетов молчал. Тоскливо оглядывал захламленную прорабку, чудом попавший в нее мягкий стул, его стул, на котором сидел Прокопчук и пристукивал ребром ладони о стол.

— А ну, выплюнь воду!

Давлетов даже съежился от его спокойного окрика. Но не понял, переспросил:

— Какую воду?

— Я думал, ты в рот воды набрал. — И вдруг стукнул кулаком по столу так, что звякнул графин и сдвинулась с места чугунная пепельница. — Я тебя спрашиваю или нет?

— Расчеты правильные, — робко сказал Давлетов и протянул ему тетрадь.

Тот отшвырнул ее, привстал, опершись ладонями о стол, пронзительно глядя на отвернувшегося Давлетова. Потом сплюнул на пол и сказал:

— Премии лишил людей, дурак!

И Давлетов ушел к своей Райхан. Увидев его растерянным, с перекосившимся от внутренней боли лицом, она залопотала, захлопотала, закрутилась вокруг него, обволакивая жалостью, сочувствием и заботой. А он все никак не мог отмякнуть, словно внутри засела железная скоба. Только ночью, когда рассказал ей все, отошел, оттаял и сразу изнемог от слабости. А она шептала: