Сергей Петров - Память о розовой лошади

В кухне он уселся на лавку у стола с важным видом, а выпив самогону, еще и самодовольно оттопырил нижнюю губу. Небрежно поковырял вилкой в тарелке и с достоинством сказал:

— Опять же как книжки я заимел — библиотеку тую, что под столом... Брал-перебрал их в библиотеке Митьке читать. Они все ворчали: верни, дед, книжки. А как верну, когда Митька требует читать и перечитывать. Теперь, надысь, и забыли про книжки теи. А я, Серега, все ихи книжки досконально-таки изучил. Как сюжетик свой крутят-вертят, опять-таки ж где кульминация эта самая заостряется... И скажу я тебе, Серега, — он подался вперед, наваливаясь грудью на край стола, — не надоть никакой кульминации, а нужон сплошной поток нейтронов.

Бокарев потряс головой:

— Каких нейтронов?

Старик поднял руки и приставил растопыренные ладони к голове; получилось — у него лопухами выросли огромные уши. Но вот он зашевелил пальцами и задвигал руками так, что стало походить, будто из головы его волнисто вырастают рога.

Чуть не ткнув Бокарева, отпрянувшего затылком к окну, пальцами в глаза, он шепотом спросил:

— Понял?

— Надысь, понял, — хмыкнул Бокарев.

— То-то и оно... Но ты вот, Серега, так и не ответил мне, почем за такую, к примеру, книгу, как я показывал, плотят?

— Репей ты, дед, честное слово. И любишь, заметил я, голову людям морочить. Ну, тысяч двадцать — двадцать пять, а может быть, и побольше...

— О-о! То дело!

Старик суетливо заегозил на лавке и вскоре плюхнулся на четвереньки, полез за палкой под лестницу, приговаривая:

— Заметил я, друг Серега, ты чтой-то плохо слушал меня сегодня. А я меж тем очень красиво, образно настучал за ночь на ундервуде. Все о Митьке, как ты и просил. Пойдем, опять почитаю.

— Лепить же мне надо, — попытался увильнуть Бокарев.

— Опосля полепишь. Работа у тебя пока не спешная. До лета надыть еще дожить. Ну, ты и в образ, по правде сказать, совсем даже еще не вошел. Подскажу я тебе потом кой-чего, тогда и войдешь — раз навсегда и совсем.

Палка очень резко затарахтела за ним по ступенькам.

Усевшись на стул у машинки, старик взволнованно произнес:

— Послушай вот, послушай...

Торопливо зашелестел страницами, отыскал нужные.

«Эгей, братцы, по коням!» Конь с розовой гривой, громко екая селезенкой, вымахал на вершину горы и встал там со всадником под разлапистые ели да сосны... Вон он скакует, казак-жандарм с толстой харей. Евоный конь по ветру хвост распустил. Рубать его, братцы, надоть».

Старик с трудом отлепил зачарованный взгляд от бумаги и пояснил:

— Это Митька на коне с розовой гривой так шустро на гору вымахал. Красиво, правда? Дальше все про него пойдет. Послушай дальнейшее...

«Не надо, Митька, — предостерегал я брата любимого, — счас за казаками гнаться. Наугад попадем в ихнюю стаю-засаду». Не послушал меня Митька. Попали конники в хитроумную ловушку казачью. Сами рубились лихо, да силы неравные, многие зазря полегли...»

— Ты на горе тогда с ним был? — спросил Бокарев.

Старик неопределенно мотнул головой:

— Близко к тому, но нет... Художественный это вымысел, для большей правды. Но я ему говорил. Вот здеся. Митька согласен со мной был.

— Где — здеся? У горы, в селе?

— Вот ты, Серега, к примеру, какой непонятливый. Да здеся. Вот здесь, — старик ткнул указательным пальцем себе под ноги, потом показал на аккуратно застланную кровать. — Сказано — здесь.

Голова у Бокарева пошла кругом.

— Как здесь? Когда? Ты что темнишь?

— Вот, Серега. Ну и Серега... Неужто воображаешь, что я глупее тебя — ничего совсем ужо и не помню. Я все помню. Когда Митька больной лежал на этой кровати, то мы с ним дни и ночи напролет беседы длинные вели. Он со мной тут почти завсегда соглашался, от моих речей в евоной голове шла переоценка неких событий всенародно-исторического значения...

— Как вы могли беседы вести, когда он лежал парализованный и совсем не говорил?

— А разве это помеха? Я говорил, а он моргал. Раз моргнет — значит, да. Два моргнет — значит, нет. Последние годы он все по разу моргал. А опосля и совсем не моргал, выходит, значит, глубоко задумывался над моими словами, — старик скорбно покачал головой. — Надоть честно признаться, у нас с Митькой некие разногласия существовали. На идейной почве. По вопросу народнохозяйственному. Митька, видишь ли, в молодости наганом все больше помахивать любил, чем головой работать. Это он здеся вот ужо остепенился. А когда вся заварушка пошла, комбеды, опять-таки ж беды, отдай коня или другого какого живота, к примеру вола работящего, так у него в голове от успехов образовалось некое головокружение...