Федор Кнорре - Рассвет в декабре

— Как будто несколько разных людей умирает в одном человеке. Ведь это он чмокал, посасывая костяное колечко, тихонько поквакивал от радости, таращил водянистые глазки из-за сетки кроватки на непонятный белый свет, это он потом сделал великое открытие, что бывает снежная зима и ночная темнота, и на всю жизнь сохранил память об изумлении, когда за открытым окном вдруг оказалась весна, он сохранил навсегда память и боль от первой несправедливости в жизни… И это он лежал недавно в той комнате на постели и, наверное, не слышал меня… да, да, он был маленьким, был взрослым, и старым, и он был обыкновенный человек, он любил свет и в темноте тянулся к огонькам, он любил сладкое, ласковое, веселое и доброе, а на его долю досталось очень много горького. У него был несчастный характер, вроде моего, и он, страшно одинокий, едва, доверившись, осмелился взять за руку первую девочку, испугался, что она смеется над ним, и в отчаянии ушел и остался опять один; его любили потом, когда он стал взрослым, и ему причиняли страдания, и он причинял боль тем, кого любил, и опять «потом», валялся на нарах в каторжном лагере у фашистов, не успев взять в руки винтовку, а когда ему однажды поверили, он смог сделать все самое невозможно трудное, страшное, а когда ему не верили, он падал духом и ничего уже не мог сделать, кроме самого рядового, обыкновенного. У него была любовь в руках, а он не умел ее удержать или понять, не знаю. Лежа в ожидании конца, он со мной говорил, хотя я не заслужила ни одного слова, и я начала понимать, что я всегда его любила, и он меня любил, и оба мы молчали, потому что характер у нас один, как у Ходжи — «отняли одно — берите и остальное», или как у маленькой Вилы — ей тоже: или вся любовь, какая есть на свете, или…

— Какая маленькая… кто? Я не знаю.

— Конечно, не знаешь… Это тебя и не касается… Ты давай тащи им на стол бутылки.

— А я в аккурат за бутылками! Несете? Отлично! — Появившийся на пороге Хохлов посторонился, пропуская Олега, сел на кухонную табуретку и, закрыв лицо руками, сгорбился. — Ну вот и все. Да? Вот, значит, и все?..

Он поднял голову с заплаканными глазами, вопрошающе уставился на Нину.

Нет, он не пьян, хотя морда багровая и припухшая, мазки заплыли. Боров противный, подумала Нина со спокойной брезгливостью и молча ждала, что будет дальше.

— А вы с ним подружились в последнее время? — спросил вдруг Хохлов, и глаза у него оказались при этом очень смышленые.

— Почему в последнее время? — вяло и медленно выговорила без всякого интереса Нина.

У Хохлова глазки еще поумнели и даже выразили некоторое одобрение, как к противнику, сделавшему хороший ход.

— Правильно. Действительно. Вас я мало наблюдал. Однако делаю вывод, что всегда так быть не могло ведь, а? Не бывает. Это когда обстоятельства сумеют так встряхнуть человека, а? Неправду я говорю? Правду, милая девушка, правду!

— Вас тоже встряхнуло, что ли?

— Вот именно. Точно. Вы понятливая. Меня тоже… Он про меня вам говорил?

— Не очень-то. Что-то мельком.

— Ругал? Нет? Значит, презирал… Вы эту историю знаете, как по горам колокола трезвонили чуть не всю ночь… А может, и всю. Там замолчал, дальше подхватят! Читали! В книжечке описано.

— Читала, что в книжечке.

— И давно читали?

— Нет, недавно. Он мне прежде не говорил ничего.

— Вот видите, до чего несчастный характер у человека. Не говорил даже, а?.. Я так и уверен был! А ведь он на колокольне безусловно был.

— Откуда вам знать. Вас-то там не было.

— Именно на колокольне? Не было. Но у меня уверенность. И вот говорю, чтоб вы это знали. Был он там.

— Да. Знаю.

— Все-таки сказал?.. И то спасибо. Вот и я вам сказал. Он, по своему отчаянному характеру, меня не желал… как бы выразиться… оправдать. В душе, конечно. Это из области исключительно внутренних чувств. А спросите: мог я его выручить? Нет, не мог. Я только на себя навлечь мог. Я-то что мог отвечать: видел я его? Нет, не видел. Уверен, что они ушли из колонны на колокольню, звонить?.. Уверен, а доказать не могу, — значит, мне приходится отвечать: не могу знать. И это правда. Хотя в душе я уверен был, а меня не про душу спрашивают, а где я находился и что фактически своими глазами видел!.. Да и дело-то уж настолько прошлое… Жизнь-то, она течет, а? С большим шумом течет, и все заглушается, что там позади осталось… К чему это я?.. Ага, и вдруг при мне нечаянно говорят, а я слышу: Калганов. Батюшки мои! Как, Калганов жив? И с того дня во мне вспыхнула надежда… переиграть… прошлое мое, и повадился я к вам ходить!