Владимир Попов - Обретешь в бою

— Так мы же не доменщики.

— Для нас места найдутся.

— Но мне на работу.

— А вас еще не выгнали?

— Представьте себе, нет. Филипас статьей доволен — боевой дух и тэдэ и тэпэ. К тому же заставил меня вписать, что свод сильно изношен и грозит неприятностями. Таким образом, попали в анализ, как принято выражаться на металлургическом языке.

— Едемте, — повторил Рудаев. — Больше такого дня у нас не будет.

Это было сказано с такой робко-просительной интонацией, что Лагутина не смогла отказать ему.

Как ни спешила Лагутина, как ни торопил ее Рудаев, все же они примчались к причалу, когда с катера уже убирали сходни.

— Будто в детективном фильме, в последнюю секунду, — вскочив на палубу и с трудом переводя дыхание, сказала Лагутина.

— А мартеновца не брать, он нам и на заводе кровь портит! — прогромыхал с кормы чей-то бас, и Рудаев увидел заместителя начальника доменного цеха Шевлякова.

— Я уже не опасен, я уже стерилизован, меня выгнали. — Рудаев последовал за Лагутиной.

— Вот как? Ну, погорельцам мы не откажем, — разыграл великодушие Шевляков. — Примем?

— Примем! — хором ответили из рубки.

У доменщиков и мартеновцев всегда споры. Естественные, законные споры о качестве чугуна. Гребенщиков надоел доменщикам больше осенней мухи. Не было рапорта, чтобы он не поносил их, а случалось давал жару и без всякого повода. Для профилактики. Чтобы не зарывались и не успокаивались. Рудаев же зря не скандалил, и доменщики относились к нему благожелательно.

Лагутина рассматривала взбирающийся на пригорок зеленый город. Она впервые видела его с моря днем и впервые оценила его незатейливую, мирную, но своеобразную красоту.

День стоял такой тихий, море было такое спокойное, что Лагутиной казалось, будто плывут они по озеру. Она любовалась отражением катера в воде, радовалась пульсирующей дымке воздуха, белесому, выгоревшему, без единого облачка и потому такому неимоверно далеко унесшемуся небу. Море уже начинало цвести, то здесь, то там плавали, сбившись в стройные ленты, мельчайшие водоросли, делая поверхность воды причудливо полосатой — зеленая, голубая, зеленая, голубая. Катер разрезал эти полосы, как ножницы ткань, но они снова смыкались за кормой, снова обретали свой привычный вид. Нова и непонятна эта картина для Лагутиной, и она говорит:

— Не видела ничего подобного.

— Свойство малосоленой воды. «Цветет» только Азовское море. Это мельчайшие водоросли.

Потолковав о том о сем, больше для проформы, чем из необходимости, поинтересовавшись делами и намерениями Рудаева, Шевляков оставил «погорельцев» наедине, решив, что им сейчас никто и ничто кроме них самих и их собственных забот не нужен.

— Когда же вы покидаете нас? — спросила Лагутина так, словно ей было совершенно безразлично, когда и куда уедет Рудаев. Только глаза почему-то отвела в сторону.

— Хочется немного прийти в себя. Устал за год и особенно за последний месяц. Но болтаться без дела долго не смогу, не выношу состояния неопределенности. А вообще смешно: безработный.

— А если в институт к Межовскому? Вы же по натуре исследователь. Вас хлебом не корми — подавай только новенькое.

— Были такие мысли, — признался Рудаев. — Только не удержусь я там. Ездить по заводам, уговаривать нашего брата — цеховиков… Что-то не по мне.

— Но-но-но, это вы сгущаете.

— Почему? Смотрите, что получается. Ученых мы ругаем — творческое бесплодие, малая отдача, а когда они что-либо дают, не берем. Из консерватизма ли, из боязни лишних хлопот или из ложного самолюбия — бог знает отчего. Нет на сегодняшний день у нас, металлургов, той связи науки с производством, которая в идеале должна быть.

— Милые, да вы о таких скучных вещах! — пробасил внезапно появившийся Шевляков. — Пойдемте лучше в каюту.

Катер снаружи очень непрезентабельный. Сторожевой катер, списанный как морально устаревший. Строгие лилии, скупая серая окраска, но каюта — загляденье.

Отделана полированным орехом, вместительная и уютная. По бортам восемь коек в два яруса, вдоль одной из перегородок — буфет, посредине — стол.

Приглашение было кстати. «Погорельцы» не успели даже перекусить, а здесь, на столе, застланном поверх скатерти газетами, миска вареной картошки, огромные, в полкилограмма каждый, помидоры, вяленый рыбец и пиво. Что такое азовский рыбец, Дина Платоновна уже знала — он просвечивает на солнце как янтарь, и тает во рту, как может таять только… рыбец.