Владимир Попов - Обретешь в бою

— Организовал за его счет, — вступился Межовский.

Рудаев на минуту задумался. Он давно забыл, что существует другой мир, не менее реальный, чем этот, в котором он постоянно вертится. Ему даже требуется усилие, чтобы представить себе прогулку по улице, залитой солнцем, среди нарядно одетой толпы, спокойное сидение в театре, бездумный отдых на лоне природы. Повернулся вполоборота к Лагутиной, упрямо проговорил:

— Начальник цеха должен показывать пример работоспособности. Это во-первых. А во-вторых, специфика нашего дела такова, что требует безраздельного служения ему.

— Иными словами — непрерывное производство требует непрерывного руководства. А по-моему, он должен показывать пример организованности, должен наладить работу так, чтобы иногда не думать о ней. Но ничего, я вам помогу. Вот возьмусь за вас…

— И? — насторожился Межовский.

— …и выдам статью. О чем? Про ветер, который на всем белом свете… Содержание? Одного спросила, другого — откуда? Молчат. Не знали или забыли. Что, разве плохой отправной пункт для статьи о нелепой перегруженности инженерного персонала?

— С вами опасно водить знакомство, — без тени шутки заметил Межовский. — Кстати, что там у вас со статьей о наших экспериментах?

— Обещают сегодня поставить в номер.

— Вот как? — У Межовского даже дыхание перехватило.

— Противникам нельзя давать опомниться.

— А какой вы взяли ракурс?

— Не знаю, не знаю. Вот прочитаю — увижу.

— Как же так? Хоть бы нам показали, — упрекнул Рудаев.

— Не извольте беспокоиться. Технических ошибок нет, политических… Политических тоже нет.

— Неужели никаких? — усомнился Межовский. — И тактических?

— Дорогой доктор, чему-чему, а тактике наступления вы меня никак научить не сможете. Доказательство? Да хотя бы ваша многотрудная жизнь.

— Мы привыкли учить тому, что не умеем делать сами…

— Такт в журналистике бывает вреден, — продолжала Лагутина, не обратив внимания на реплику Межовского. — Он смягчает удар, он подобен перчатке на руке боксера.

— Надеюсь, вы не крошите Гребенщикова в своей статье. Нужно бы просто поставить вопрос об эффективности продувки.

— Сколько вы сами написали таких статей, Яков Михайлович? И далеко с ними уехали? Всякая статья должна иметь точно обозначенный адрес, иначе она не достигнет цели.

— М-да! — Межовский нервически завертелся, наглядно представив себе встречу с разъяренным Гребенщиковым. А что тот перешагнет все границы приличия, не оставляло сомнения. Эта статья — все равно что масло в огонь.

— «Ветер, ветер» у вас не получится, — с какой-то сердитой интонацией сказал Рудаев.

У Лагутиной блеснули глаза, засветились игривым огоньком шалуньи.

— О, еще как получится! — Она наклонилась к Рудаеву. — Завтра обязательно захватите в цех валидол. Для доктора.

Рудаев повернулся к Лагутиной и теперь откровенно рассматривал ее. Решительная, смелая. Смелость эта в каждой черточке лица. Губы с волевой складкой, брови с независимым разлетом, даже нос какой-то упрямый. И ноль наигрыша, специфически женских ужимок.

Встретив взгляд Лагутиной, улыбнулся смущенно.

— А как назвали статью? — осведомился Межовский, которого сейчас больше всего занимали мысли о ходе событий ближайшего дня.

— Немного скучно и очень прямолинейно: «А что теперь скажет товарищ Гребенщиков?».

Межовский схватился за голову.

— О Господи, зачем так в лоб?

Рудаев смотрел вдаль с унылым видом человека, приготовившегося к любому исходу. Лагутиной захотелось вывести его из оцепенения. Она поднялась, вытянула руку и прочитала перефразированные строчки:

— «На берегу пустынных волн сидел он дум угрюмых полн…» Нет, лучше так: «А он сидит свинцово-тяжело, готовый к смерти и к бессмертной славе…»

Она добилась своего. Рудаев повеселел, встал.

— Поехали? Поднялся и Межовский.

— Надо было оставить Гребенщикову возможность отступления, не ущемляя самолюбия, сохранив достоинство, — сказал он. — Боюсь, вы перехлестнули из-за субъективной неприязни.

— Простите, Гребенщиков мне ничего плохого не сделал. Но он третирует всех, и вас в том числе. Он слишком наспециализировался на ущемлении самолюбия других, пусть и на себе почувствует это. Вы все терпите, а я не могу.

— И все-таки жаль мне его.

— Дорогой доктор, вы бы пожалели Рудаева. А заодно и Роберта Арнольдовича. Строгач ему обеспечен. Хоть бы с работы не выгнали.

— Почему? За что? — Межовский недоуменно приподнял брови. Они у него густые, пышные и чуть-чуть нависают на глаза.