Владимир Попов - Обретешь в бою

Снять его Гребенщикову не так просто — слишком прозрачны будут мотивы такого поступка. По-видимому, начнет потихоньку подсиживать, выживать. Он это умеет. Во всяком случае, в следующий свой отпуск Рудаева в цехе не оставит. Понимает ли это Борис Серафимович и каковы истинные его побуждения? Хочет выкурить Гребенщикова из цеха? Но ради чего? Чтобы занять его место? Вряд ли. Троилин не очень жалует молодых. Предпочитает апробированных, и это Рудаев знает. Похоже, просто хочет расчистить дорогу новому. Так и Гребенщиков вроде ратует за новое. Новая печь. Кислород. На первый взгляд кажется, что Рудаев консервативнее: вместо новой печи — старая, вместо кислорода — более слабое средство — воздух. А может быть, Рудаев смотрит на воздух как на дешевый заменитель? Лучше какой-нибудь активатор, чем никакого?

И Сенину очень хочется, чтобы в этой схватке полярных начал верх взял Рудаев.

Вести эксперимент сразу на двух печах оказалось невероятно трудно, и особенно туго пришлось Рудаеву. Он не научился еще передоверять дело другим, да и некому было передоверить. До сих пор продувку металла в цехе не производили ни кислородом, ни воздухом, хотя все механизмы были смонтированы. Всюду нужен глаз да глаз. Очень выручали отец и Сенин. Приходили они в цех за час, за два до своей смены и уходили намного позже других — помогали сталеварам освоить продувку металла. В этом новом способе активизации процесса было столько тонкостей, которые приходилось постигать только на опыте, столько неожиданностей, которые ставили в тупик. Нет-нет — и выбросит из печи этак тонн сто металла. Зальет рабочую площадку от края до края, к печи ни подойти, ни подъехать. Процесс шел с невиданной скоростью. Не успел оглянуться — плавка расплавилась. Набрал сталевар пробу и, пока получил анализ из лаборатории, — металл в печи уже не тот. Переусердствовал с кислородом, перегрел плавку — начинаются неприятности на разливке: струя металла размывает отверстие стакана в ковше и хлещет неудержимо. Недодал кислорода — металл недогрет, поворачивай процесс вспять. Сталевар на такой печи чувствовал себя, как шофер, впервые севший в гоночную машину. Только успевай поворачивать, а о том, чтобы затормозить, и не помышляй.

Вот теперь, на крутых поворотах, и выявились способности каждого. Серафим Гаврилович, издавна умевший определять состояние плавки «на глазок», преуспевал, Сенин постигал методику нового процесса быстро и уже наступал на пятки бывалому сталевару, а вот Мордовец никак не мог сориентироваться в новой обстановке и работал из рук вон плохо.

Рудаев в первый же день перетащил в свой кабинет диван из кабинета Гребенщикова (заместителю мягкая мебель по рангу не полагалась) и теперь редко показывался у Пискарева.

Через неделю после начала экспериментов в цехе появилась Лагутина. Подошла к первой печи, где вели продувку металла воздухом, достала из сумочки синее стекло в изящной алюминиевой оправе, заглянула сквозь гляделку в печь. В тех местах, куда были опущены фурмы, металл бешено бурлил, выстреливая множество разновеликих брызг. Посмотрела на свод — не долетают ли до него брызги. Нет. Ух ты, долетел-таки снопик.

— Дайте-ка ваше стеклышко, — услышала она голос Серафима Гавриловича.

Взглянув на пламя, он остался доволен стеклом. Хорошее. Не слишком светлое и не густое, настоящее мартеновское стекло. Вернул его уважительным жестом, сказал:

— Птицу судят по полету, сталевара — по стеклу.

— Почему вы не в своей смене? — поинтересовалась Лагутина.

Серафим Гаврилович кивнул на молодого чернявого сталевара, метавшегося у печи от окна к окну.

— А вот этот, бывший блатнячок, Межовского слушать не пришел, в Макеевку не ездил, теперь мается. Чужого ума не набрался, а своего не хватает. Вот и стою над ним… — И зычно крикнул: — Эй, Ревенко!

Подбежал сталевар. Обтер ладонью волглое, в горошинах пота ржаво-красное лицо.

— Чего ты там распрыгался, как козел?

— Мутно стало в печи.

— Закрой газ.

— Совсем?

— Совсем.

— Застудим плавку.

— А я что втолковывал в твою башку?

Сталевар нехотя выполнил распоряжение и снова заметался у окон. Зачерпнул длиннющей ложкой сталь, вылил ее на плиту, потом еще раз, еще. Он недоумевал. Топливо не подавалось, а металл не только не остывал, но даже грелся. Снова подбежал к своему наставнику, теперь уже с радостным блеском в глазах. Поднял кверху большой палец — во, мол.