Владимир Попов - Обретешь в бою

Черемных надоедает этот маловразумительный, уводящий от цели разговор, он просит Надия высказать свое предложение.

— Всучить ему выговоряку и отпустить с завода, — . отвечает тот.

— Другие мнения будут? — спрашивает Черемных и, не дожидаясь ответа, ставит предложение Надия на голосование — должно быть, оно вполне устраивает его.

— А что же по существу проекта? — спохватывается Шевляков.

— У нас тут не экспертное бюро, такими специальными вопросами мы заниматься не можем, — с сознанием своей правоты произносит Черемных, и Троилин одобрительно кивает головой.

Окушко воздерживается — ни «за», ни «против». «За» мешает голосовать совесть, «против» — смелость, вернее отсутствие смелости. Он первым уходит с бюро, бросив на Рудаева укоризненный взгляд: из-за тебя-де отношения с начальством испортил, а ты так глупо себя вел.

Этот безмолвный укор окончательно отрезвляет Рудаева. Действительно, он и поступал и вел себя глупо. Даже не послал своей записки в партийный комитет. Директору послал, секретарю обкома послал, а о людях, которые должны были раньше всех заняться ею, забыл. За эту ошибку он и расплатился сегодня. Пытаясь достать до потолка, оторвался от пола.

Каждый день звонил Рудаев в обком, спрашивал о Даниленко и слышал один и тот же ответ:

— Еще не вернулся, ждем со дня на день. Ожидание для натур горячих всегда мучительно, а усугубленное непривычной бездеятельностью — просто непереносимо.

Несколько раз он порывался пойти на завод, потереться среди людей, но его отпугивала перспектива возможной встречи с Гребенщиковым. Еще, чего доброго, попросит удалиться как постороннего.

Вечерние часы скрашивала Жаклина. Она приходила прямо с работы и сразу вносила струю веселья. Безмятежного, как казалось ему, и безыскусственного, как казалось ей. У нее в запасе всегда был либо свежий анекдотик, либо занятная историйка, которую она старалась передать в юмористическом ключе.

Да и о заводе ей было что порассказать. В техническом отделе, сотрудники которого связаны со всеми цехами, сосредоточивались заводские новости. И Жаклина, обычно многое пропускавшая мимо ушей, теперь тщательно аккумулировала их, преисполненная желаний держать руку друга на пульсе заводской жизни. Один раз даже умудрилась унести месячный отчет и была счастлива, увидев, с какой жадностью погрузился Рудаев в пучину цифр, для нее непонятных и далеких.

В десять она исчезала, предоставляя времени право тянуться с такой скоростью, как ему вздумается.

Наконец-то Рудаев узнал, что Даниленко завтра возвращается восвояси.

— Тогда утром в Донецк. Хочешь со мной? — предложил он Жаклине.

Девушка долго не раздумывала. Позвонила своему начальнику, что-то легко и потому убедительно соврала насчет заболевшей тети и получила на день отпуск.

Выехали, как и договорились, ровно в семь. Ночной морозец сковал лужицы на асфальте — неожиданно ворвавшаяся весна за последние дни отступила, — и тонкий, как стекло, ледок разбрасывало из-под колес далеко в стороны. Снег на полях уже умирал, редкие островки его выглядели латками на теле земли, серыми от дымов, которые еще доставали сюда. Лениво пульсировал вдали подмороженный воздух, и солнце светило безвольно и сонно, будто снова отступило в зимнюю даль.

Рудаеву нравится езда, быстрая до самозабвения, бешеная. Чтоб голова от нее кружилась, чтобы все мысли летели врассыпную. Он даже болтать не любит в это время — болтовня отвлекает.

Притихла и Жаклина. Вжалась в сиденье — ей все кажется, что они вот-вот свалятся в кювет, либо столкнутся со встречной машиной — у Рудаева еще неукротимая страсть обгонять. Замаячит впереди автомашина — и он словно пришпоривает своего коня и не успокаивается до тех пор, пока машина не отстанет.

Жаклина изредка бросает косые взгляды на своего отчаянного соседа. Все мускулы на его лице поджаты, ни единого движения. Сросшиеся в одну линию брови изогнулись в азарте. Право же, можно подумать, что от скорости езды зависит вся его судьба.

Из-за поворота вынырнул Донецк, окольцованный цепью терриконов, огромных и, подобно египетским пирамидам, остроконечных. Кое-где они торчат в одиночку, в других местах группируются семьями — три, четыре, — а чаще всего сдвоены, как Эльбрус. Терриконы Жаклину не трогают. С ними ничего не произошло за это время, их не прибавилось и не убавилось. А вот больших домов появилось несметное количество, и они преобразили город до неузнаваемости. Не узнает Жаклина и центральной части города. Она окончательно сформировалась. На том месте, где стояли сбившиеся в кучу невзрачные домики старой Юзовки, родилась новая площадь, просторная, красивая, со сквером и фонтаном. И все дома, обрамляющие ее, большие и не повторяющие друг друга, выглядят теперь по-новому. Некоторые из них оделись в другой наряд — их покрыли светлой кафельной, плиткой.