Владимир Попов - Обретешь в бою

— А кровушки нашей он сегодня попил, — чувствуя себя виноватым, горестно протянул Сенин.

— Без крови ни одно стоящее дело не делается. — Подобед помолчал и вдруг заливисто расхохотался. — А разыграл он нас здорово! Еще и мораль прочитал напоследок. И все же что-то в нем стронулось с места. Чего доброго, удастся хоть немного причесать.

В Донецке, как и предполагал Рудаев, Даниленко не оказалось, и был он вне пределов досягаемости — уехал в Москву. Волей-неволей пришлось возвратиться домой.

Директор долго выдерживал Рудаева в приемной. Вызывал то одного сотрудника заводоуправления, то другого, и по сочувствующим взглядам всезнающей и всепонимающей секретарши можно было догадаться, что это неспроста.

Появился Гребенщиков. Благодушно кивнул Рудаеву и прошел в директорский кабинет. Разговор был долгий, в приемную доносились голоса, но разобрать, о чем шла речь, было невозможно. Почему-то Рудаеву казалось, что говорили о нем. Но при чем тут Гребенщиков? Может быть, директор давал ему на экспертизу объяснительную записку? Только какой из него эксперт, если в свое время он не возражал против проекта?

Гребенщиков ушел, однако директор и тогда не пригласил Рудаева.

«Согласовывает насчет меня с кем-нибудь», — мелькнуло в голове у Рудаева, и он пожалел, что явился сюда, не обеспечив тыла. Надо было поговорить хотя бы с секретарем партийного комитета. На самом деле:,не безрассудство ли переться со своими запутанными делами прямо к Троилину, отношение которого к себе прекрасно знает?

Решил уйти. Конечно, такое исчезновение из приемной будет воспринято, как демонстрация, и все же из двух зол надо выбирать меньшее. Рудаев поднялся, но прозвучал звонок, и секретарша попросила его войти в кабинет.

Всегда казалось Рудаеву, что у директора даже в гневе лицо сохраняет мягкие очертания добряка и никакие эмоции его особенно не преображают. А вот сейчас он увидел другое. Губы решительно сжаты, небольшие, глубоко посаженные глаза поблескивают неприязненно зло.

— Я вас не вызывал, — было первое, что он произнес.

— Игнатий Фомич, я не мог иначе, поймите меня. — Рудаев призвал на помощь всю свою выдержку, чтобы ослабить директорский гнев.

— Вопрос решен не нами, и не нам его перерешать.

— Но поднимать его нам.

— Я с вами в долю идти не собираюсь.

— Игнатий Фомич, я знаю, вы любите завод, вы отдали ему все. Так отдайте еще каплю, — взмолился Рудаев. — Не берите греха на душу. Если бы вы не были уведомлены, что проект изобилует дефектами, — тогда другое дело. Просмотрели, с кем не бывает. Но сейчас… Решитесь на мужественный шаг. Иначе всю жизнь корить себя будете…

Троилин молчал. Нашкодивший мальчишка читает нравоучение человеку, который в два раза старше него. Выгнать из кабинета, чтобы духу не осталось! Возможно, он и крикнул бы крамольное слово — «вон», но «мальчишке» вдруг надоело стоять, он сел в кресло, сел основательно, и, как ни странно, это не взорвало, а охладило Троилина. Он заговорил удивительно мирно:

— По-вашему, выходит, что все дубы, только вы один умница. Но такого не бывает, чтобы один был прав, а все кругом неправы.

— Еще как бывает! За примерами ходить недалеко. Разве Даниленко не был один, когда задумал этот завод? Все возражали, а в результате он один оказался прав. А в науке? Да любое открытие, если хотите, с того начинается, что сталкиваются со сложившимся застарелым представлением множества людей. В данном случае дело обстоит значительно проще. Я ничего не открываю. Я опираюсь на мнение большой группы людей; больше того, на опыт целого заводского коллектива.

Не особенно силен Троилин в полемике. Отчасти еще и потому, что к недозволенным приемам не прибегает. Ему нужно время, чтобы собраться с мыслями. Последний довод Рудаева его особенно озадачил. — Что решил Штрах после ознакомления с цехом? — спросил Рудаев.

— Он мне не докладывал.

— И вы не поинтересовались? Ведь вы несете моральную ответственность за этот цех.

— Где была твоя ответственность, когда ты мне печь угробил! — вдруг бросился в атаку Троилин. — Смотрите, какой ответственный ферт нашелся морали читать!

Директор смолк. И не потому, что выкричался. Схватило сердце. Он хотел скрыть свое состояние, крепился. Но боль усиливалась, он достал нитроглицерин, сунул таблетку под язык.

Рудаеву стало жаль его. Не виноват он в конце концов, что несет непосильную ношу. Виноваты другие, те, кто заставляет нести ее. Продолжать разговор в такой ситуации было бы жестоко, уйти, ничего не решив, — значит проявить слабость. Он сидел и молчал, не представляя себе, что делать дальше.