Анатолий Маркуша - Приключения капитана Робино

Мои размышления прервал моложавый, упитанный, до синевы выбритый, по-видимому, врач. Заговорил он со мной на безупречном английском.

— Вижу и радуюсь! Вы пришли в себя. Прекрасно! Позвольте, — он деликатно взял меня за руку, стал щупать пульс, — Кажется налаживается, все приходит в норму…

— А что, собственно, случилось, доктор? Почему я здесь? И — где?

— Вы уцелели в кошмарной авиационной катастрофе, мой дорогой. Вот, что значит судьба! Ни переломов, ни серьезных ушибов. Да, некоторое время вы были без памяти, но теперь сознание вернулось к вам и скоро, я надеюсь, вы будете в полном порядке.

— Но где я? И почему вы говорите со мной по-английски?

— Что ж тут удивительного, дорогой мой, в Соединенных Штатах все говорят по-английски, — загадочно ответил он и, не вступая в дальнейшие объяснения, покинул палату.

Чертовщина какая-то получается! В Америке, понятное дело, все и должны объясняться на английском, но… — додумать не удалось: бесшумно, словно тени, в палате появились новые посетители. Двое. Офицеры. Как ни странно, они оказались в хорошо сшитой форме американских военно-воздушных сил. Офицеры были странно похожи друг на друга, словно близнецы. Они и двигались и улыбались синхронно.

Доблестные представители авиации приветствовали полковника Робино-Рабиновича, выразили свое сочувствие и вместе с тем удовлетворение — все, кажется, завершается благополучно и предложили взглянуть в принесенную ими газету, которую тут же и вручили. Газета оказалась советской, военной. На четвертой полосе в траурной рамке я обнаружил некролог: «При исполнении служебных обязанностей… погиб полковник Робино-Рабинович, вложивший…». Что и куда я вложил, меня почему-то не взволновало. Все напоминало скорее сон, нежели действительность. А офицеры ждали.

— Господа, если я и вправду погиб, как указано в этой газете, то с вами общаюсь очевидно не я, а кто-то другой. Согласны? Если я жив, то почему напечатали мой некролог? Не сочтите за труд высказать свое мнение по этому поводу.

Они что-то отвечали, я снова спрашивал, и так продолжалось довольно долго. И все это время меня грызли отчаянные сомнения. В конце концов я, кажется, что-то понял. Но решил раньше времени своих карт не раскрывать.

На другой день меня посетил сперва врач, а следом те самые офицеры-близнецы, что были накануне. Судя по их словам, самолет, на котором я якобы летел в Штаты, потерпел жесточайшую катастрофу. Мне фантастически повезло: я единственный уцелел, долго пробыл без сознания и вот теперь, наконец, могу ответить на несколько их вопросов. Первый вопрос, что возникает у американской стороны: с какой целью я направлялся в Штаты? Документы, обнаруженные при мне, достаточно ясной картины не дают. Ими, американцами, установлено, что во время войны я работал на одной из северных баз летчиком-испытателем, а позже занимался перегонкой самолетов в Россию. Дальше они потеряли мой след и просят господина полковника описать перипетии его судьбы подробнее. По ходу дела один из близнецов заметил: «Ваша страна как-то подозрительно легко отказалась от своего заслуженного офицера. Объявили вас погибшим и почему-то не затребовали даже останков для достойного погребения. Нам такое совершенно непонятно. Будьте откровенны. Нас весьма занимают ваши соображения относительного дальнейшего жизнеустройства. Пока вам придется пожить здесь. Чтобы принять разумное и справедливое решение относительно вас нам нужна полная ясность: кто же, Робино? Чего вы ждете?

И тут мои собеседники допустили маленькую ошибку, которая и утвердила меня в возникших накануне сомнениях. Один из офицеров, видимо, торопясь войти в полное доверие, заметил мимоходом:

— А небезызвестная вам Молли жива, здорова и хорошо о вас отзывается… — пытаясь убедить меня в подлинности информации, он понес такую липу о девушке, которую я, конечно, помнил, а главное, о которой знал много больше, чем он мог предположить. «Доброжелатель» просчитался. И это очень способствовало принятию моего решения.

А.М.: Когда не упомню уж в какой раз Автор прервал свое повествование, как принято говорить, на самом интересном месте, я попытался было выяснить — так что ж было дальше. Но он только усмехнулся. Неинтересно же будет все выглядеть, если никаких ни у кого сомнений не появится, как только ты этого не хочешь понять! У меня, честное слово, вся жизнь прошла в скачках от очевидного — в невероятное. И снова — только обстановка прояснится, впереди — туман.