Михаил Чулаки - Вечный хлеб

Вот уж не ожидал Вячеслав Иванович такого вопроса. А сам вопрос понравился, можно пустить в ходе при случае. Только вот и ответить надо на уровне: пусть старушка сразу поймет, что имеет дело с человеком культурным.

— Бывает! Но люди очень дифференцированные: есть, за которых никогда не стыдно, и наоборот. Не все, но некоторые.

— Вот именно, не все! Если бы все, то и жить невозможно. Но ведь делается в мире много такого, отчего стыдно за людей. Я потом ее встретила на лестнице и сказала: «Бог вас за это накажет!» А она: «Бога нет». А я: «Для вас — найдется!» И она испугалась. Но вот наша Мисси не умерла, выросла. Хорошая кошка, разумная во всем, только нервная. Но это ей простительно, не правда ли? Мисси! Где же она? Спряталась от нового человека. Но я заболталась, а это уже менее простительно. Костя сказал, здесь у вас когда-то жили ваши родственники? Но в этой квартире кроме нас…

— Нет, не в этой квартире! — поспешно и не слишком вежливо перебил Вячеслав Иванович, потому что испугался, что старушка заподозрит, будто он претендует на площадь, и замкнется, скроет, если и знает чего. — В квартире не в этой, не сомневайтесь! В доме в целом. А конкретнее, по вашей лестнице. Вот я и хочу найти исконных жильцов.

— Понимаю-понимаю! Как ваша фамилия?

Вячеслав Иванович подумал с превосходством, что старушка хоть и интеллигентная на вид, а соображает не очень: если бы он знал фамилию, неужели бы ходил расспрашивать по квартирам? Но постарался свое превосходство скрыть, заговорил нарочно даже как бы извиняющимся тоном:

— Такой поворот получился, что фамилии своей настоящей я не знаю. Настоящая коллизия. Подобрали, а я еще фамилии не усвоил по малолетству. Или забыл с голоду. Славиком звали, это аргумент твердый. Мою фамилию, с которой живу, мне приписали в детдоме, она вам ничего не подскажет. Вообще-то красивую, я претензий не имею, но для поисков она совершенно инертна.

— Да, ребенку потерять фамилию легко. Но все-таки давайте назовемся и познакомимся. Мне следовало сразу, но я вас заговорила. Я Каменецкая Вера Николаевна.

Назвался и Вячеслав Иванович, улыбкой и жестами показывая, что фамилией он представляется искусственной, никак не отражающей его подлинной сути, но ничего не поделаешь, другого выхода у него нет; назвался, снова пожал протянутую сухую ладошку — и снова удивился крепости рукопожатия старушки.

— Так как же вы запомнили адрес, если не помните фамилии?.. Сейчас, подождите, не рассказывайте, я сначала распоряжусь, чтобы потом не перебивать. Я не люблю перебивать. — Костя! Костя, поставь чайник.

— Я уже поставил.

— Молодец. Тогда достань печенье.

Вячеслав Иванович стал для приличия отказываться а то еще подумает, что явился невежа специально затем, чтобы ее печенья съесть.

— Не беспокойтесь, я совершенно сыт, Вера Николаевна! У меня дома все есть. Если бы я знал, я бы что-нибудь с собой… Севрюгу. А уж торт как закон. Но не знал, проходил мимо случайно — и как ударило в голову: здесь! Ну и не удержался, кинулся сразу. А то бы!.. Сыт, честное слово!

— Ах, оставьте ваши церемонии, Вячеслав Иванович, что вы, право, я не знаю! Мы и тогда без чая не отпускали. Помните тогдашний чай?

Вячеслав Иванович не любил признаваться, когда чего-нибудь не знал или не помнил, но и делать вид перед старушкой, что запомнил в пять лет вкус блокадного чая, не решился, чтобы не сочла бахвалом — ведь от бахвала всего один шаг до самозванца! И сказал уклончиво:

— Что-то помню, но не очень. Я ведь тогда, как говорится, не в сознательном возрасте…

— Кипяток! Чистый кипяток! Но горячий… Костя, когда чайник закипит, сам завари… Ну вот, обо всем распорядилась, а теперь рассказывайте, Вячеслав Иванович, рассказывайте все подробно! Вы уж простите, я вас буду величать вашим новым именем, благоприобретенным.

— Еще бы! Я и сам себя! — подхватил Вячеслав Иванович, стараясь запомнить красивое слово «благоприобретенный».

Вера Николаевна хотя и объявила только что, что не любит перебивать, во время рассказа то и дело вскрикивала:

— Удивительно!.. Разом всю картину?! Это память сердца!

Впрочем, рассказывать такое бурное сопереживание только помогало. Жаль только, что и со всеми возможными подробностями рассказ получился коротким, и Вячеслав Иванович закончил, разведя руками:

— Вот и вся моя исповедь, Вера Николаевна. Может быть, и немного, когда со стороны, а для меня — событие. Потому сразу бросился, не вытерпел.

— Ах, да что вы скромничаете! Целый роман! Нет, но как удивительно устроена память человеческая. Удивительно! И в то же время часто приходится стыдиться за людей, — какой-то парадокс, не правда ли?