Анатолий Маркуша - Завещание грустного клоуна

Долгая и многотрудная жизнь в авиации научила: всякий опыт полезен, положительный — для подражания, отрицательный — чтобы не мыслить и, тем более, не действовать подобно. И еще замечу: самокритика, как мое поколение ни старались убедить, возможно полезная штука, но любить это занятие, уж извините, противоестественно. Лучше и куда проще учиться на чужих ошибках. Сказанное, мне кажется, — ключ к непредвзятому пониманию того, что уже написал и собираюсь написать еще.

Тогда я был еще совсем новичком на севере, многого просто не знал, а еще большего не успел почувствовать. Новичок в полку обычно ходит какое-то время «безлошадным». Это и хорошо и плохо. Волей и неволей безлошадность тренирует терпение, в человеке растет и крепнет выдержка, ну, а плохо потому, что такое состояние способствует расслаблению. В основе своей не считаю себя азартным, карт, к примеру, никогда не любил, но тут, в полосе «безлошадности», присел случайно как-то за преферанс: ребятам не хватало четвертого. Игра шла почему-то лениво, скоро мне надоела, но никто из «стариков» не предлагал заканчивать, а мне как было вылезать? И все-таки ощутив — больше нет моих сил терпеть эту каторгу, я подал голос: «А не пора ли нам поужинать, бояре?»

Идея была поддержана. Кто-то сказал: «Блеск предложение!», кто-то добавил: Гениальная мысль!», и еще: «Самое времечко».

И тут выяснилось — штурманские часы показывают начало четвертого. Тогда я познакомился с коварством белых ночей за полярным кругом. С той поры меня долго подначивали: «Время, боярин?» И когда я отвечал, непременно интересовались: «Дня или ночи, боярин?»

Да, север — сказочная сторона. Где еще можно увидеть лед нежно-лимонного цвета, где найдешь бледно-розовые, словно крыло фламинго, торосы. Север вовсе не белое безмолвие, как внушали когда-то классики, север — край, полный неожиданностей, богатый полутонами, полный неожиданностями.

Дождавшись своего «коня», то был дымчато-серый в камуфляжных разводах «Ла-5», я должен был лететь на аэродром подскока, наспех сооруженный близ переднего края. Как положено, иду подписывать полетный лист к начальнику. По причинам мне неведомым, он в плохом настроении, угрюм, говорит, будто делает мне одолжение: «На приземлении держи язык за зубами. Рот — плотно закрытым. Все».

Признаться, я мало что понял, но учитывая состояние духа начальника, вопросов задавать не стал. Пока летел до точки, посмеивался: а занятный мужик мой новый начальник — напугать хотел, только меня дешево не купишь… Откуда было знать, что посадочные полосы на временных аэродромах выкладывались на болотистых грунтах из здоровенных бревен, одно к одному, поперек направления посадки и взлета, сверху сыпали песочек, и, будьте любезны — вам взлет!..

Мне повезло, язык на пробеге не откусил, но страха натерпелся. Мотало меня по той полосе, как не в каждую воздушную болтанку швыряет. И это тоже был опыт, весьма специфический — северный.

В Заполярье в моем экипаже была девочка. Вчерашняя школьница, за три месяца преображенная в оружейницу. Мысленно я с первого взгляда окрестил ее печальным именем — подранок. Почему не знаю, может, за грустные ее глаза, может, за готовность к безоговорочному подчинению… Подранок вызывал во мне отнюдь не командирские чувства — сострадание, нежность, щемящую тоску по другой совсем девушке, что осталась в далеком тылу. При случае я может быть еще расскажу о ней. Что же касается подранка, готов присягнуть — никаких агрессивных намерений у меня и в мыслях никогда не было.

Прихожу ранним утречком к самолету и вижу: механик заканчивает предполетную подготовку машины, моторист катит здоровенный кислородный баллон к борту. Подранок, примостившись в самом дальнем уголочке капонира, ровняет снарядные ленты и… тихо всхлипывает. Понятно, подхожу и спрашиваю, что случилось? Сперва молчит, потом, как говорится — в три ручья… и тут, будто назло, — ракета. Вылет!

Улетел неспокойный, вернулся расстроенный: перехват не состоялся, мы опоздали. Конечно, такое бывает и даже нередко, но кому с того легче? Заруливаю на стоянку и вижу — около моего капонира ошивается начальник связи. Майор не просто бабник, а по общему мнению летчиков, порядочная подлюга, и, наверное, не зря говорят, будто он заманивает в свою землянку девчонок и употребляет их весьма странным способом. В его землянке на высоте сантиметров семьдесят натянута парашютная стропа, от стены к стене. Он подводит к этой стропе девчонку — спиной — и неожиданно толкает. Девчонка зависает, туда — сюда покачивается, а этот гад сдирает с нее сапоги и прочее другое обмундирование. Вся эта операция исполняется одной рукой, другая занята тем, чтобы поддерживать в равновесии тело жертвы. Землянка его на отлете вырыта, хоть караул, хоть помогите кричи, никто не услышит. В таком качающемся виде он и употребляет девчонок. А на прощанье майор говорит, если кому и расскажешь что и как было, никто тебе не поверит. На стропе он тебя… да ты в своем уме? Лучше молчи, не срамись.