Анатолий Маркуша - Завещание грустного клоуна

Мой покойный друг сердился, находя в книгах слова, произносимые автором за героя. Прочтет что-нибудь в таком роде: «Тут Сталин подумал: так ли прост этот мерзавец, каким кажется при первом разговоре…» — и возмущается: «Откуда и кому может быть известно, о чем подумал Сталин, тем более — в какие слова облек свою мысль? Халтура!»

Не разделяя такой категоричности моего друга, я бы все-таки заметил — в мыслях своих и, тем более, чужих, коль берешься их пересказывать, надо соблюдать величайшую осторожность. С чем тут сравнить задачу? Снимая курс с карты, ты ошибся на каких-нибудь два градуса, вроде мелочь, совершеннейшая ерунда, но пролетев километров пятьсот с двухградусной ошибкой, ты едва ли сообразишь, куда забуровился. И это пример не только из уроков воздушной навигации.

Мы познакомились очень давно. Она пришла к моему другу брать интервью. Юная психологиня, как он ее моментально окрестил, оказалась девицей вызывающе независимой, в отличие от большинства женщин, с которыми мы контактировали в ту пору, по-настоящему умной, к тому же и внешне — не крокодил. Наше сближение шло медленно, порой казалось — все, хватит, но в конце концов мы сдружились, именно — мы. Мы — трое! Она занималась проблемами профессий повышенного риска, новым разделом психологии, кроме всего прочего, мы были ей интересны и нужны, как подопытные кролики. Случалась, и довольно часто, она буквально терроризировала нас нелепейшими вроде бы вопросами, но несерьезность этих ее «почему» и «как» мой друг воспринимал более чем терпимо: сама не летает, хочет всю авиацию на пальцах превзойти… тухлый номер.

Но сматывалось с бобин время, и подруга наша делала заметные успехи. Она уже могла на самолетной модельке продемонстрировать не только полет по кругу, но без затруднений исполнить все фигуры пилотажа, она больше не путала высоту выравнивания с высотой выдерживания, научилась бойко переводить истинный курс полета в компасный.

Она мечтала слетать на пилотаж и так одолела свое и наше начальство, что в конце концов, пройдя медицинскую комиссию, разрешение получила. Мой друг бережно провез ее на спортивном самолете, показав порядок выполнения стандартного полета по кругу, дал придти в себя и полетел с ней в пилотажную зону. Он выполнил все фигуры пилотажа, заботясь о том, чтобы не создавать слишком большие перегрузки, чтобы вращения исполнялись плавно. Судя по его словам, испытание настоящим полетом она выдержала на твердую четверку и теперь не давала ему житья все новыми и новыми заковыристыми вопросами. «Придется тебе подключиться, — сказал он, — меня уже не хватает, серьезно — не выдерживаю».

Во всю мою авиационную бытность я летал преимущественно ведомым и считался в этом качестве надежным пилотягой. Ведущий сказал: «Подключайся, значит, никаких вопросов — ведомый — щит героя — принимает огонь на себя».

Самым сложным оказалось выдавать ей «точную и достоверную информацию об ощущениях и переживаниях — это ее точные слова — на пилотаже».

— Ты можешь объяснить, что чувствуешь, когда заставляешь самолет переворачиваться вверх ногами, идти свечкой вверх и следом падать в крутом пикировании… Как можно получать удовольствие в таком мельтешении земли и неба, именно — как? Я хочу понять — благодаря чему. Мне важно представить себе эмоциональную картину смены состояний…

Начал отвечать, стараясь быть точным и объективным, но не очень-то преуспел. Она деликатно остановила меня.

— Ты очень интересно рассказываешь, но не совсем на тему. Попробуй по такой схеме выстроить свои мысли: на плечи тебе взвалили мешок. Тяжеленный. Тащишь, выбиваясь из сил. Потеешь. Представляешь себе такую ситуацию? В какой-то момент начинаешь клясть судьбу, мешок, всех на свете… так? Но все-таки дотащил, сбросил… вздохнул полной грудью. Донес! Смог! Радуешься, да? Понял? Давай, теперь ты.

— Знаешь, я сперва попробую описать одну фигуру, для конкретности. Не возражаешь? Выполняю глубокий вираж с креном семьдесят градусов. Устанавливаю заданную скорость, энергичным отклонением ручки управления и педалей создаю крен… Координацию проверяю. Давит, стерва, как полагается… Кто? Перегрузка… Если, к примеру — шесть — это почти полтонны меня втискивают в сиденье, глаза закрываются… Крен, крен сохраняй постоянный… помогай ногой, верхней педалью, чтобы не зарывался аппарат… Со-обака… Еще немного остается… ни… — ну это самое, понимаешь? — дотягиваю… Хорошо крутимся… Терпи, чуть прибавь. И вот подходит самое-самое-самое решающее мгновение, самое… из-за чего старался, напрягался, вылезал из собственной шкуры — тряхнет или не тряхнет на выводе? Ты не поняла? Если глубокий вираж сработан идеально, на выходе ты должен влететь в собственную воздушную струю, возбужденную на вводе… И тогда наступает мгновение полнейшего раскрепощения, и зрение возвращается в норму, и задыхаться перестаешь, и груз с плеч спадает… Только, когда я говорю, слова к словам приходится привязывать, они растягиваются в цепочку, занимают какое-то время, а на пилотаже все эти ощущения схватывают и отпускают тебя одновременно, сразу, как взрыв, наверное. Хочешь, назови такое состояние взрывом предельного наслаждения что ли… Но вообще-то — тут никакие слова не подходят… Восторг, после которого остается только сдохнуть…