Виктор Лесков - Под крылом - океан.

Сугробов молчал. Один только он знал, что его отрядный — майор Кулик — поступил правильно. И лучше кого-либо другого понимал двусмысленность положения инструктора. Тот оказался в положении учителя, который утверждал, что ученик не знает урока, а он при повторной проверке показал вдруг блестящие знания.

Промолчит сейчас Сугробов — и пойдет молва, что Кулик стал страшным перестраховщиком, что в обиде на весь мир хотел ни за что ни про что «скосить» молодого летчика. И не будет ему под старость спокойной жизни в полку, а Сугробов так и останется в «способных и перспективных»…

Не долго раздумывал капитан над выбором, все ему было тут предельно ясно:

— Нет, командир, майор Кулик был прав. Неверно я смотрел на посадке, — сказал он. И, встретившись со взглядом своего учителя, уточнил: — Близко смотрел…

— Но ведь со мной-то куда надо смотрел?

— С вами точно, а с отрядным немного не туда…

— Ладно, — сказал устало комэска. — Ты, я вижу, все понял. А это самое главное.

С этой девочкой было все наоборот. Володя Пахарев не знал точно, какие у него к ней чувства, да и есть ли вообще, а вот она смотрела на него как на героя. С первой минуты, и это невозможно было не заметить, она рассматривала его внимательно и подробно, словно собиралась составить словесный портрет. Или запомнить надолго.

— Вы Иру ждете?

— Иру.

— Она не придет. Я пришла вместо нее.

Он угадывал движение ее взгляда с погон на фуражку, в глаза, выше, затем снова в глаза.

— Вы пришли сказать, что она не придет?

— Нет, я пришла к вам вместо нее!

Он стоял перед ней, как перед объективом, свободный и насмешливый. Если робеть перед таким стебельком, то какой из тебя мужчина. Ему нечего было стыдиться или скрывать. Он и вправду был симпатичным парнем: высоким, широкоплечим, светлолицым.

— Девочка, как тебя звать?

— Валя.

— Валя! Не помочь ли тебе носить в школу портфель?

Она волновалась и не сразу заметила его усмешку. Но заметив, смутилась и опустила взгляд.

— Я пришла предложить вам свое общество. И надеюсь, не пожалеете!

Пахарев озадачивался лишь раз в месяц, перед получкой, когда в его карманах гулял ветер. Он тогда читал Пушкина целый день.

Воспоминание безмолвно предо мной свой длинный развивает свиток.

Но тут и он наморщил лоб:

— О чем не пожалею?

— Обо всем! — сказала она.

«О-го-го!» — Теперь Пахарев внимательней присмотрелся к ней. Милая девочка, но только и всего. Лицо загар не тронул: нежная бледность так и осталась молочно-розовой. А ростом она уже взяла, белокурой головкой по плечо Пахареву.

Какой бы зверь ни сидел в нем, но и тот прибрал коготки:

— Знаешь, что? Давай я тебя лучше домой отведу!

— Я не хочу домой!

И тут Пахарев засомневался: а не розыгрыш ли это?

Эта затея со свиданием — одно из развлечений свободного охотника. Нечего было делать Пахареву, вольный ветер правил лейтенантскими парусами, от души наслаждался он открывшимся простором после крепи курсантских казарм.

А со свиданием вышло так. Разбудил Пахарева среди ночи верный друг штурман Борис Кремнев. Они жили в одной комнате гостиницы. Были здесь в командировке. Пригнали один самолет и ждали, когда техники подготовят другой, чтобы отогнать его в свою часть. Надо же случиться такому горю: штурман Кремнев влюбился. Влюбись Пахарев — так тому и быть: затевай большой сабантуй с сочетанием, а у Бориса другое дело. У него незаконная любовь — трагедия. Он уже отсочетался.

Кремнев, видно, только пришел, и первое, что увидел на нем Пахарев, — расстегнутые до конца все три «молнии»: на спортивной куртке, на хлопчатобумажной и на кожанке. Борис сидел на кровати, и видна была майка, худая грудь, прямые черные волосы.

Борис был нескладен и легок, как велосипед. Но пришел он тяжеловатым:

— Володя, не знал я до нее жизни, не знал…

Обычно на разговор Кремнева не так-то легко подбить. Стоит рядом, как тень, и молчит. Час молчит, два молчит, день может промолчать.

— Каждое движение, жест, поворот головы — я любуюсь…

Пахарев не был настроен на лирическую волну и, натянув на плечи простыню, хмуро слушал.

— Чтобы ты понял: вот спит она, а я наглядеться не могу.

Пауза. Скрип койки. Долгие поиски по нагрудным, боковым, внутренним карманам. Спичек не нашел, помял сигарету в худых черных пальцах.

— Как она идет, как говорит, как посмотрит — все, вот все тут, — показал он пятерней на тощую грудь.