Виктор Баныкин - Андрей Снежков учится жить.

— Боренька, с кем это ты шепчешься? — спросила она, что-то поправляя на груди. И внезапно остолбенела, увидев забинтованную руку сына.

Я думал, вот сейчас бросится к Борису, вот сейчас закричит... Но вышло все наоборот: Борька сам бросился к матери, прижался к ее груди и, чуть не плача, залепетал:

— Ничего страшного, не волнуйся. Так, царапина. Спроси хоть Андрея — он все видел... Только не волнуйся, тебе вредно.

С минуту она молчала, гладя сына по голове белой, в кольцах, рукой. А потом зашипела — ну гусыня да и только:

— Я кому говорила — не ходи? Тебе, да? К директору пойду... Мой сын не собирается в плотники, он в университет пойдет. Я ему скажу, этому болвану, он у меня будет знать, как издеваться...

Борька пытался остановить мать, но она ничего не хотела слушать и все шипела и шипела.

Мне надоело смотреть на эту расходившуюся гусыню, и я ушел, хлопнув дверью.

Шел и вздыхал — так было жалко Бориса. Испортят парня, честное слово, испортят! И откуда у нас, скажите, пожалуйста, такие маменьки берутся?

Было еще не поздно, и я решил снова вернуться в «Красный мебельщик».

Должен признаться: мне всегда было по душе возиться с разными там рубанками, стамесками. Как-то сломалась у нас табуретка, и я сам ее починил. А показал мне, как и что делать, Алексей Алексеич — мастер-краснодеревщик, сосед по двору. С тех пор я и чиню дома мебель. А прошлой осенью даже крышу над сенями перекрыл. И все один, без чьей-нибудь помощи.

До войны Алексей Алексеич в Москве работал. Работа была тонкая, художественная — реставрировал музейную мебель. А когда народ поднялся против фашистов, Алексей Алексеич ушел на фронт добровольцем. Всю войну пробыл в саперных частях. Вернулся домой без ноги, но на пенсии и дня не сидел. В сорок шестом году у него умерла жена. Вот тогда-то Алексей Алексеич и приехал в наш город к сестре.

Сейчас Алексей Алексеич работает в той самой артели, где мы проходим производственное обучение. Он ремонтирует всякую мебель — столы, стулья, гардеробы. Изредка поступают и специальные заказы: кому-то надо сделать шахматный столик, книжную этажерку, буфет. И тут уж Алексей Алексеич весь преображается. Строгое лицо его начинает улыбаться, глаза то и дело подмаргивают. Поглаживая сивые усы, мастер негромко посвистывает, пристально разглядывает доски, из которых предстоит мастерить вещь.

Вот к Алексею Алексеичу я и «приклеился», когда нас привели в артель «Красный мебельщик». Бывалый мастер работал на отшибе — в конце цеха, в небольшом чулане с одним окном.

Он хмуро оглядел из-под очков ребят, гурьбой столпившихся в дверях чулана, и скрипуче проговорил:

— Баловаться пожаловали, шалопаи? И к чему вас только сюда пригнали? Ну разве к делу какому эдак приучаются... когда руки в брюки?

Заметив меня, уже мягче добавил:

— И ты, сосед, тут? Ну, заходи, заходи, побалакаем!

Но как-то особенно расположил я к себе старого ворчуна после происшествия с Борькой, когда я, проводив Извинилкина домой, вернулся в цех.

Наших уже никого не было. Я прошел к Алексеичу в чуланчик и принялся помешивать в банке, стоявшей на плитке, столярный клей. Какое это удовольствие — не всякий поймет. Тягучий, коричневато-золотистый, с бьющим а нос острым запахом — лишь вначале неприятным, — клей постепенно замасливался, как бы таял, и мешалка все свободнее и свободнее ходила вдоль стенок банки.

Бывалый мастер стоял у верстака и задумчиво смотрел на лежавшую перед ним дубовую доску. Он не сразу повернулся ко мне, не сразу заговорил.

— Вот, стало быть, доска, — все еще глядя на верстак, произнес наконец Алексей Алексеич. — В сучках, трещинках. Для всех прочих она и останется доской. Ну вот, скажем, для того шалопая, как этот ваш... «деревянный чурбан». Ну, который руку себе чуть не оттяпал. А вот мастер, тот эту дощечку насквозь видит... Посмотрит, посмотрит и представление составит, что из нее можно сотворить...

В этот день мы с Алексеичем ушли из цеха в сумерках. По дороге я толковал с мастером о том, как бы всех наших ребят пристроить к какому-то делу. А то придут и бродят по цехам без толку.

— Всех разве пристроишь? — вороша усы, сказал мастер, припадая на левую ногу. — Да и желание не у каждого есть... это прямо видно. А вот любителей, ежели найдутся, можно бы испробовать.

На другой день в школе я говорил с некоторыми ребятами. По-серьезному на выучку к Алексеичу, кроме меня, захотели двое: конопатый Данька Авилов и Колька Мышечкин (боюсь только, что его азарта ненадолго хватит — куда какой несамостоятельный парень).