Владимир Федоров: Восемь ночей тетки Лизаветы

Учти: не только мама, но и папа, и я все дедушкины песни назубок знаем. И поем. Да разве папа нелюдим? Ты бы послушала, как они с мамой играют, поют дуэтом: он — на своей целинной гитаре, она — на дедушкиной балалайке в Белогорске режут: «От Тамбова до Ростова есть железная дорога…» Да ногами в лад пристукивают.

Переглянутся, вспомнят тебя с Топорком, всех маминых сестренок и братьев, чьи могилы под Смоленском, под Воронежем, в Москве, в старом Чистом Колодезе возле разбомбленной хаты. И запоют негромко, но так, что вот-вот слезы из глаз брызнут:

— Пожалуй, завтра я тебе спою, родная. А сейчас спать, спать… Вон ты уже снова за сердце хватаешься. Опять переволновалась. Еще бы! Столько пережить…

Взволнованная Любаша долго не могла уснуть… Когда на зорьке проснулась, в комнате было непривычно тихо. Стоп. Тут что-то не так. Обычно в это время бабушка уже на ногах. Хлопочет, суетится. Откуда же взялась эта недобрая, щемящая тишина?

Бабушка спит рядом. До кровати — руку протянуть. Почему же не m слышно ее прерывистого, тяжелого дыхания?

Может, опять всю ночь не спала, вспоминала, мучилась, ворочалась я с боку на бок, а к зорьке забылась? Вот и не распахнула, как всегда, обе двери — в сенцы и во двор, чтобы с росистого двора свежий, пьянящий воздух хлынул в дом. А ведь соседка тетка Одарка скоро принесет кринку парного молока, пенистого, только что от Ромашки.

Любаша наклонилась над сонной Топорихой.

— Бабуня, просыпайся. Слышишь, бабушка Лиза? А?..

Молчание.

Осторожно тронула руку: холодная. И сама оледенела от ужаса, Нет, нет! Видно, все это снится. Еще не проснулась. Но резкая боль внутри властно напомнила: это явь, это жизнь. Это все вправду. Как же так? Да что же это? Любаша пошатнулась.

Бабуня! — вскрикнула. — Родная!..

Не выдержало, не выдержало, бабуня, твое изрубцованное богатырское сердце с восемью кровоточащими рубцами. Разорвалось во сне. «Легкая смерть… — подумала Любаша. — Ну что я мелю? Бред! Ересь! Разве смерть бывает легкой?»

Шатаясь как пьяная, ногой распахнула дверь в сенцы. Дрожащими пальцами еще успела открыть дверь в зеленый двор и, захлебнувшись утренним воздухом, грохнулась возле скамейки.

Там, где родниковая речушка Чистый Колодезь впадает в Донец, на меловой круче непробудным сном спят солдат Топорок и солдатка Топориха.

Трава зеленеет, а они спят. Дождь хлещет, а они спят. Желтые листья кружатся, а они спят. Белые мухи летают, а они спят. Отвоевали, отработали, отгуляли, отбранились, отрасставались. Теперь вместе. На веки вечные…

Давно ли после четырехлетней разлуки, после всех смертей, слез и ожиданий, счастливые, поседевшие, но все еще молодые душой, обнявшись, под хмельком пели:

Было, было что вспомнить дядьке Топорку и его своенравной, несговорчивой верной подруге.

Не ведал Топорок, что будет, задыхаясь, ползти на брюхе по всему огненному Прохоровскому полю. Танки, как свечи, горят, а он ползет. Гимнастерка тлеет, а он ползет. Одно слово: сапер. Со смертью в прятки играл, строил, взрывал, балалаил, умирал, воскресал. Выжил.

А всего того, что пережила на своем веку тетка Лизавета, и не упомнишь. Словно прожила она не одну, а восемь дьявольски трудных жизней. Завяли семь их больших и маленьких сынов и дочерей, семь желанных душ, как цветы на лугу.

А восьмая, Леся-зарянка, принесла счастье.

Родной мой, маленький Софоня! Гляди с меловой кручи на белый свет, на Донец, на родниковый Чистый Колодезь. Слушай в краснотале голосистых белогорских соловьев.

Если бы не тетка Одарка, задушевная подруга твоей прабабушки, ничего бы мы с тобой, моя кровинка, не видали, не слыхали. Так бы и остались в сенцах. Она, она нас спасла, отходила. Ну чего же ты, глупышка, плачешь? Беды проходят, а добро остается.

Давненько уж нет старого Чистого Колодезя, где на одном конце пели «Ревела буря», а на другом «Реве та стогне», на одном конце росли ветлы, а на другом — вербы. Слышишь, как шумит внизу, на новом месте, новый Чистый Колодезь? Как вдали грохочет рудный карьер? На всю Россию и на всю Украину.

А в тебе, сынок, течет горячая русская и украинская кровь. Ты же внук Леси-зарянки и Сергея-соловейко, правнук солдата Топорка и солдатки Топорихи.

Вот они, тут, рядом — уснули. На века вечные. Худое умерло с ними, а доброе осталось. Не удивляйся, сынок, что я говорю языком тетки Лизаветы. Многое я у нее переняла. А как же иначе? Восемь ночей — и вся жизнь. Какая жизнь!