Владимир Колычев
Восемь лет до весны
За окном на ярком солнце разгорался новый день, ветер носил от дерева к дереву пыльцу, семена и запах жизни. А в больничной палате, в сумерках вчерашнего дня, блуждала смерть, пахло тоской и безнадегой.
На высокой койке под капельницей лежал молодой мужчина со следами побоев на лице и с перевязанной грудью. Он рассеянно смотрел в пустоту перед собой. В холодных глазах теплилась мудрость старика, насытившегося жизнью. Леониду Сермягову не было и тридцати, но смерть его уже давно не пугала.
Рядом сидел остроносый мужчина в сером костюме. На колене у него лежала кожаная папка. Он нервно постукивал по ней кончиком авторучки.
– Леонид Игоревич, ну зачем же отрицать очевидное? Признайтесь, что убийство – дело рук вашего брата, и мы снимем с вас обвинения.
– Мой брат никого не убивал.
– Вашему брату уже все равно.
– Все равно. Как и другим братьям. Да и отцу. Я всегда был для них гадким утенком. Но это моя семья. Я никогда никого не сдам. Даже если всем будет все равно.
– Вашему брату все равно прежде всего потому, что он уже мертв.
– Все будут мертвы. Мои братья умрут. Если отец не остановит их.
Взгляд больного остановился, как это бывает с человеком, который теряет связь с реальностью, погружается в бредовое состояние.
– Может быть, нужно остановить отца? – спросил следователь.
– Я никогда не любил его. Но это мой отец.
– Ваш отец – преступник, и вы прекрасно это знаете.
– Все так думают. Но толком никому ничего не известно. Может быть, я расскажу.
Молодой человек закрыл глаза, его губы тихонько зашевелились. Следователь пожал плечами. Он прекрасно понимал, что услышит далеко не все, но все-таки не удержался, поднес ухо. Интерес взял свое. Леонид Сермягов – личность бесславная, но по-своему знаменитая.
В нашей большой семье существовал только один закон – слово отца, с которого начинался каждый день.
Горячая каша уже разошлась по тарелкам. Она была с дымком, но без масла. Оно у нас подавалось отдельно. Добавка не полагалась никому, поэтому мама уже убрала кастрюлю со стола. Она унесла эту посудину, вернулась и робко глянула на отца. Ее пальцы теребили нижнюю пуговицу старой растянутой кофты с оттопыренными карманами. В одном из них лежал платок, в другом гнездилась всякая всячина вплоть до мусора, который мама мимоходом подбирала за нами.
Дом небольшой, а ртов много – отец, мать и четыре сына. Со всех что-то сыплется. Виталик, например, третьего дня патрон от «нагана» потерял. Мама подобрала его, механически сунула в карман, и только вчера у нее возник вопрос. Отец все объяснил ей. Мама в ответ лишь тихонько вздохнула.
Отец кивнул, хмуро глянул на маму, одной рукой отодвинул стул и приподнял руку, чтобы стукнуть ложкой по миске. Он обвел взглядом нас, своих сыновей, вспомнил о любимице-дочери, которая жила с мужем в другом городе.
– Жизнь нужно прожить так, чтобы люди вспоминали о тебе, уже покойнике, только хорошо, – сказал он, тяжело, с расстановкой, четко проговаривая слова. – А день – так, чтобы на ужин была пища. – Отец замолчал, угрюмо, с явным укором глянул на меня и наконец-то стукнул по миске ложкой.
Смотрел на меня и Валера. При этом он положил в свою тарелку кусочек масла. Больше никто из нас так не делал. Все остальные мазали его на хлеб. В последнее время наша семья жила неплохо. Мы могли бы позволить себе и куда более сытный стол, но у отца имелись свои правила.
Увеличивая свою пайку, ты привыкаешь к хорошей жизни, а плохая может наступить уже завтра. Тогда тебе придется перекраиваться, приспосабливаться. Поэтому лучше довольствоваться малым. Так говорил отец.
Я не хотел соглашаться с ним, но мое мнение в семье никого не интересовало. Во-первых, я младший, а во-вторых, отец не очень-то жаловал меня.
Виталик, Валера и Санька внешне отличались друг от друга, но при этом все в какой-то степени походили на отца. Я же уродился весь в мать. Тот же овал лица, высокие прямые скулы, правильный нос. От отца мне досталось только упрямство.
Но не сила. Отец своими ручищами мог согнуть толстый арматурный прут. Мои старшие братья были ему под стать, такие же кряжистые, крепкие. Я семью жилами в руках похвастаться не мог, но так это и неудивительно. Мне тогда было всего-навсего четырнадцать лет.
Юлька тоже похожа была на мать, такая же красивая и статная, но отца это ничуть не смущало. Он точно знал, что Юля его дочь. А вот я появился на свет уже после того, как ему пришлось сесть за ограбление. По срокам я вроде бы и мог родиться от него, но отец так и не поверил маме до конца. Ко мне он относился с недоверием, как будто я был в чем-то перед ним виноват.
Читать дальше