Иван Слободчиков - Большие Поляны

Вечерние тени от кустов пересекали поляну, доходили до стола, за которым сидели доярки, дожидаясь дойки. Они молча следили, как Уфимцев подъезжал, как останавливал фыркнувший мотоцикл.

— А мы думаем, кого это бог несет? А тут сам председатель к нам припожаловал, — пропела тетя Соня, когда Уфимцев, поставив мотоцикл на вилку, подошел к дояркам. — Давненько ты у нас не был, Егор Арсентьевич. Мы уж стали забывать, какой ты: черненький или беленький.

Доярки засмеялись.

— Черно-бурый в клеточку! — громко выкрикнула одна из них. Уфимцев успел заметить курносое лицо, скрывшееся за спинами доярок.

— Ну это ты зря, — ласково сказала тетя Соня. — Он у нас хороший... Хозяйственный!

Тетя Соня невысокого росточка, худенькая, лет шестидесяти, с подвижным лукавым лицом, по которому нельзя было понять, шутит она или правду говорит. Подчеркнуто церемонно поклонившись Уфимцеву, она подала ему руку и сказала:

— Добро пожаловать на наше заведение, товарищ председатель!

Уфимцева смутило такое начало разговора.

— Виноват, — сказал он и полез в карман за платком. — Сенокос... Сами понимаете...

Вытирая потную шею, он оглядывал исподтишка доярок, ища Груню. Она сидела возле тощей и длинной жены Тетеркина. Он видел ее возбужденно-радостное лицо и то, что волосы у нее растрепались, выбились из-под белого платка, — она машинально то и дело поправляла их, отводила со лба.

— Понимаем, понимаем, — ответила, улыбаясь, тетя Соня, — а коровушек забывать нельзя. Помнится, мать твоя, Евдокия Ивановна, каждое утро наперед всех доярок прибегала на ферму. А время-то какое было! Без мотоциклу, пешком бегала!

— Векшин же бывает у вас... Ему ферма поручена, — попытался оправдаться Уфимцев.

— Векшин, Векшин, — вдруг передразнила Груня, — и он с неожиданным волнением услышал ее низкий грудной голос. — Вторую неделю говорим ему: Фекла заболела, на ее место другую доярку надо, а он и не чешется! Самому надо бывать почаще.

Она сердито сдернула платок с головы, подобрала волосы, пришпилила их и вновь повязалась. Потом посмотрела на Уфимцева, виновато улыбнулась, словно хотела сказать: не обижайся, сорвалась, не выдержала, редко вижу.

— С людьми сейчас туго, — глухо ответил Уфимцев. — Сенокос, не скоро подберешь человека.

— Жену свою Векшин пусть пошлет, — подсказала тетя Соня. — Хватит ей притворяться, больную из себя выстраивать.

— У ней мигрень: жрать охота, а работать лень, — под смех доярок опять выкрикнула курносая и снова спряталась за спины доярок.

— Машка, перестань! — сказала строго тетя Соня. — О деле говорят люди.

«Нашли кого! — подумал Уфимцев, вспомнив тупое, опухшее лицо жены Векшина. — А вообще-то верно: должна работать».

— Толку-то от нее, от вашей Паруни. Самоварская порода, кулацкая, — сказала Тетеркина. — Как доили Фёклиных коров, так и при ней доить будем.

Тетеркина работала дояркой первое лето, Уфимцев сам определил ее сюда. Он только сейчас обнаружил, как они похожи с мужем друг на друга — словно брат с сестрой, — удивился этому.

Доярки заспорили между собой, только Груня молчала, по-прежнему не сводила глаз с Уфимцева.

Солнце село, посерели кусты, стога, потемнела трава, с реки потянуло сыростью.

Щелкнул кнут — и раз, и два, — и между кустов появилось стадо. Передние коровы шли неторопливо, пошатываясь от сытости. Доярки стали разбирать подойники. Уфимцев подошел поближе к стаду. Даже не оглядываясь, он ощущал за своей спиной взгляд Груни.

— Как с надоями? — спросил он ее, хотя чувствовал: не этого вопроса ждала она.

— Сбавлять начали. Хоть бы отрубей немного дали, Егор Арсеньевич.

В первый раз она назвала его так — по имени и отчеству, но звучало это мягко, по-свойски.

— Где их взять? — ответил Уфимцев. — Подожди, мы же овес на сено сеяли, можно его пустить на подкормку... Э, черт!

Он с неудовольствием подумал о Векшине, да и о себе: «Давно следовало косить овес и возить его коровам. Забыл! А все потому, что редко бывает на ферме».

— Зеленым овсом подкармливать коровушек неплохо, — сказала подошедшая тетя Соня; в руках ее был большой подойник, накрытый узеньким серым полотенцем, — коровушки прибавят. Но супротив клеверу — он ни в какое сравненье. Вот то был корм дак корм! Бывало, дашь его коровам, так молоко в ведро не уходило, право слово! Да густое, да белое, что твои сливки. А нынче — полведра нациркаешь синенького...

— Где его, клевер, теперь возьмешь? — машинально ответил Уфимцев.