Иван Слободчиков - Большие Поляны

Он шел, не спуская с нее глаз, и ничего не видел, кроме спешащей навстречу фигурки. Все — и поездка в Колташи, и думы про урожай, и улица с сугробами снега — ушло куда-то, исчезло из памяти, скрылось из глаз, осталась только одна эта фигурка в темно-синем пальто и меховой шапочке.

Когда они сошлись, Уфимцев остановился и сказал сиплым от волнения голосом: «Здравствуй, Аня!», но она, взглянув на него, ответила глухо: «Здравствуй», — и прошла мимо.

Он повернул за ней, догнал, пошел рядом.

— Подожди... Надо поговорить.

— О чем? — спросила она.

— Как о чем? Ты подумай, четыре месяца прошло...

Аня не отвечала, шла, не поворачивая головы, глядя себе под ноги. Уфимцеву мешал тулуп, он перекинул его на другое плечо, тулуп распахнулся, одна пола свесилась, потащилась по снегу, но он этого не замечал.

— Не могу я один больше, пойми, не могу! Кажется, достаточно наказан за свою глупость, к чему это продолжение?

Уфимцев остался на дороге. Он стоял и глядел ей вслед, пока она не исчезла за поворотом, пока не перестала мелькать над кучами снега ее шапочка.

На конном дворе его уже ждали. Запряженные кони нетерпеливо переступали ногами, звенели бубенцы, висевшие на шлеях, так и не снятые после Юркиной свадьбы. Трое делегатов в тулупах, в валенках топтались возле кошевок.

— Наконец-то! — обрадовалась Анна Ивановна. — А мы думали, не случилось ли с вами чего?

Уфимцев поморщился: Анна Ивановна, как всегда, права, с ним действительно случилось непредвиденное: произошла долгожданная встреча с женой, которая опять ничего не решила.

И только тут он заметил гремевшие бубенцы на шеях лошадей.

— А это к чему? Не на свадьбу собрались... Дядя Павел!

Дядя Павел ходил с кучером вокруг лошадей, поправлял сбрую, ровнял сено в кошевках.

— Это, Егор Арсентьевич, как сказать... Нонешний день для партейного навроде праздника, — ответил дядя Павел. — Получше свадьбы... Весь район съедется. Вот и пусть глядят, как большеполянцы своему празднику радуются. Ведь один раз в году...

Уфимцев посмотрел на такого самоуверенного, неожиданно многословного дядю Павла, от души посмеялся его наивному представлению о съезде коммунистов района. Но что-то было в словах дяди Павла — очень душевное, бесхитростное, такое, что он махнул рукой на бубенцы и стал надевать тулуп.

Домой, в Большие Поляны, они возвращались не одни: вместе с ними ехал представитель обкома партии Краснов — у него было поручение проверить письмо Векшина в ЦК. Накануне, ознакомившись с письмом, и Уфимцев и Стенникова убеждали Михаила Матвеевича, что ехать ему в колхоз нет необходимости: бюро парткома уже определило свое отношение к фактам, изложенным в письме Векшина, коммунисты колхоза тоже информированы и ждут лишь текста письма, чтобы обсудить его на общем собрании. Поэтому пусть Михаил Матвеевич передаст им письмо, и, после обсуждения, они вышлют в обком свое решение.

Но Краснов не согласился:

— Во-первых, дело тут не в одном Векшине. В письме подписи двадцати семи человек, и мы не можем игнорировать их, не поговорить с ними, не выяснить их нынешнего отношения к событиям того времени. Я немного знаю Векшина и верю вам, что большинство из подписавших письмо было им обмануто, так вот надо раскрыть этот обман, доказать людям, что они ошибались. А если они в чем-то правы? Тогда следует поддержать их в этой правоте, помочь устранить недостатки в колхозе. А во-вторых, я выполняю поручение ЦК и не могу эту проверку перепоручить другим.

Они ехали не торопясь, погода была — ни туч, ни ветра, только солнце на небе да снег на земле. И небо и снег где-то там, вдалеке, сходились, а где — не различить, — перед глазами одна бело-голубая даль. И в этой дали частые березовые колки, освещенные солнцем, чистые и прозрачные, казались нарисованными прямо на небе.

И тулупы были теплые, и завтрак в ресторане «Санара» соорудили они добрый, и теперь, после двухдневного сидения на заседаниях, от которых Уфимцев устал, он ехал и сладко подремывал под мягкий перестук конских копыт и под легкое покачивание кошевки.

Партийная конференция закончилась поздно ночью. На пленуме райкома первым секретарем избрали Акимова.

А Пастухова, к неизъяснимой радости Уфимцева, даже не включили в списки кандидатов для тайного голосования. Его письмо обкому партии, зачитанное Красновым как дополнение к докладу Акимова, да и пространное выступление самого Пастухова на конференции убедили делегатов, что не нужен им такой руководитель, о чем они, не стесняясь, говорили, выходя на трибуну.