Ирина Велембовская - Немцы

Машина рванулась вперед. Морозный ветер волной обдал Звонова. Он крепко вцепился руками в холодное железо и спрятал голову в плечи. Минут через пятнадцать вдали показалась строящаяся драга. Ландхарт затормозил, и закоченевший Саша забрался обратно в кабину.

— Спасибо, господин лейтенант, — с чувством сказал немец. — Ваш горячий сердце делал тепле мой мотор!

Вольф встретил Звонова с угрюмой любезностью:

— Сами сможете убедиться, какие здесь условия для работы. Глушь, тоска… Волком завоешь.

— Ладно, не пугай, как-нибудь, — буркнул Звонов. — Показывай давай, чего тут у тебя.

В бараке лежал ничком на нарах отставной обер-лейтенант Отто Бернард. Он не вставал уже третий день. Звонову стало жалко больного, беспомощного старика, хотя он отлично помнил, какой отъявленный лодырь был этот самый Бернард.

— Ландхарт, посадишь его с собой в кабину, — велел он шоферу.

— А господин официр?

— В кузове поедет, не велика птица. Нельзя же больного деда в кузове морозить, и так чуть живой. Эй, камарад, собирай манатки! Подымай его, Ландхарт.

Узнав, что место рядом с шофером занято, Вольф рассвирепел, но возражать не решился. Он лишь окинул Звонова презрительным взглядом и, не попрощавшись, ушел на прииск пешком.

— Афидерзейн, — проворчал ему вслед Звонов. — Скатертью дорожка, колбаса немецкая!

Он прошел в комнату, где раньше помещался Вольф. Хотя здесь было очень чисто, он поморщился, велел проветрить, все обмести и даже выбить матрац, на котором спал Вольф. После этого достал из мешка хлеб и сел пить чай. Вахтер принес жестяной чайник и положил перед Звоновым два больших комка сахару.

— Откуда сахар-то? — спросил Саша, посыпая черный хлеб солью.

— Немецкий. Им сахару, почесть, не выдавали. Лейтенант целый мешочек насбирал, да, видно, забыл с собой прихватить. Пейте, товарищ младший лейтенант.

— Пошел ты! — прошипел Звонов. — Ты тоже, видать, хорош гусь: видел, чего делается, а не мог в штаб батальона сообщить? Кабы ты мне раньше этот сахар показал, я бы в рыло Вольфу этим мешком натыкал. Унеси, отдай повару или старосте.

Позавтракав, Звонов отправился на реку, где немцы валили лес. С высокого гористого берега скатывались на лед толстые, шестиметровые бревна. «Эх, хороши деревца! — подумал он, задрав голову и любуясь слегка колеблющимися вершинами огромных стройных сосен. — Нам бы на Тамбовщину такого леску! А тут переводят, переводят лес, а все конца нет». Наверху с шумом упало дерево, завихрилась снежная метель. Потом очищенный от сучьев ствол пополз вниз, глубоко бороздя снег.

— А ничего работают! — сказал сам себе Саша, глядя, как на высоком берегу копошатся немцы. — Работенка-то ведь не из легких.

Он, увязая в снегу, стал карабкаться на крутой берег. Немцы заметили его, и несколько человек побежали навстречу.

— Гутен таг, данке зеер, — Звонов улыбался, отряхивая снег. — Вам рабочая сила не требуется? Поработать охота, а то уши мерзнут.

— Пожалуйста, на наша бригада, — весело ответил Вебер.

Ничего нет хуже мартовских снегопадов в лесу, когда сутками, не переставая, лепит сырой, густой снег. Одежда лесорубов, промокшая до нитки, не успевает просохнуть за ночь даже в горячей сушилке. Валенки, набухшие сыростью, становятся непомерно тяжелыми. А снег все идет и идет, и сугробы вырастают до полутора метров. Страшно шагнуть в сторону с протоптанной в снегу тропинки: сразу же по пояс проваливаешься в снег.

Штребль с досадой глядел на белые, крупные хлопья, медленно и красиво падающие сверху. День ото дня тяжелее становилось работать в этой мокрой, снежной каше. Рукавицы, которые Роза только вчера починила, сразу же намокли, и Штребль отшвырнул их в сторону.

— Нас самих скоро занесет снегом, — мрачно изрек он. — Еще две недели таких снегопадов, и в лес попасть будет нельзя.

Роза только печально улыбнулась.

— Завтра ты поедешь в лагерь, — сказал он, стараясь не смотреть на нее. — Больше тебе нельзя здесь оставаться.

У Розы задрожали губы.

— Ведь это будет не раньше весны…

— Все равно, — нетерпеливо перебил Штребль, — ведь работать в лесу ты больше не можешь.

Ему давно уже приходилось работать за двоих. Хотя она ни разу не пожаловалась, он видел, что ее постоянно мучат тошнота и головная боль, а руки и ноги отекают. Это была ее первая беременность в тридцать два года, и Роза очень боялась родов, Штребль понимал, что надо быть к ней повнимательней, но нежность давалась ему с трудом. Боясь признаться в этом себе самому он втайне мечтал только об одном — чтобы Розу поскорее отвезли в лагерь. Он устал от ее виноватых глаз, от ее тяжелой походки, от еле сдерживаемых стонов.