Леонид Жуховицкий - Остановиться, оглянуться…

Впрочем, истории есть у многих.

Но Женька такой — каждый день.

У него нет семьи, нет пресловутого «хобби», нет друзей вне редакции. С девяти до пяти он завален письмами, посетителями, делами: если нет своих — чужими.

Но и пять часов для него не конец рабочего дня, а вершина, потому что каждый вечер он торопится на просмотр, или на диспут, или на обсуждение молодежной выставки, открытой где–нибудь в Химках… На обсуждении он выступает, причем говорит длинно, риторично и путано — но его горячее косноязычие действует сильней, чем солидная, но спокойная аргументация.

Молодым поэтам он пробивает стихи, молодым инженерам — изобретения, молодым режиссерам — спектакли. Женька — современный меценат…

А еще он здорово придумывает заголовки…

Мою рукопись Женька читал медленно — то и дело отрывали звонки. А я сидел на диване и следил за его лицом.

Потом я заметил, что по комнате бродит какая–то девчонка. Прежде я ее не встречал, но она была тут не случайная, а своя: шаталась от стола к столу, нахально лезла в гранки и рукописи. Она была не велика и даже не то чтобы худа, а тоща — когда наклонялась к столу, ребра светили сквозь платье. Но все, что должно быть, у нее было, и желтое платьишко, не новое и далеко не шикарное, не слишком старательно прятало все эти достоинства. Ребята говорили ей всякую ерунду, она смеялась и тут же отбивала их остроты, как пипг–понговый мячик. У нее была продувная мордочка с постоянной ухмылкой, а глаза — зеленовато–рыжие, сразу и расчетливые, и шалые — модные, сугубо современные глаза, лет десять назад таких и в помине не было.

Женька окончательно положил трубку и въелся в мой очерк. Девчонка подошла и тоже стала читать.

Она читала мой очерк, перегнувшись через Женькино плечо, придавившись к нему грудью, как какая–нибудь пятиклассница, у которой и груди–то нет, и короткое, может еще школьное, платьишко открывало ее ноги чуть не до трусиков. Женька читал медленно, ей, наверное, надоело ждать или надоел очерк, и она опять стала болтаться по комнате.

Я следил за ней и следил за всеми ребятами в комнате, подозрительно вглядываясь в их лица. Она что–то сказала хмурому студенту, и он ответил с такой важной снисходительностью, что мне захотелось без всяких объяснений дать ему в морду. Самоуверенный двадцатилетний болван, герой–любовник, открыватель миров, у которого банальности торчат из черепа, как булавки из пухлой подушечки…

Еще минуты три она маячила у меня перед глазами, потом взяла в обе лапы подшивку и пошла в коридор. Никто не смотрел ей вслед, и она ни на кого не смотрела.

Впрочем, я уже раньше понял, что она тут ничья, сама по себе. И то, что она прижималась грудью к Женькиной спине, ничего не значило. Просто она вела себя, как балованная школьница во взрослой компании. Просто слонялась по комнате, как нахальный дворовый котенок, который трется тощими боками о любые ноги, тычется в любые двери и нахально орет, требуя пищи, под любым окном. Нахальный котенок, который будет есть из любых рук и спать на любом диване, — но это ровно ничего не значит…

Она было совсем уже вышла, но вдруг остановилась и посмотрела на меня. Взгляд был не из тех, что именуются «выразительными», — все та же нахальная полуухмылка. Всего один взгляд — но в другом нужды уже не было. Теперь я знал то, что раньше только чувствовал: все, что она делала в этой комнате, делалось для меня.

Я сидел на диване и сминал в ладони идиотскую улыбку счастья. Я смотрел, как Женька читает очерк и как правит гранки студент, отличный парень, хмурое юное дарование — может быть, именно он когда–нибудь освободит человечество от всех его многочисленных бед…

Женька дочитал очерк, похвалил и сделал несколько замечании. Я кивнул, не вдумываясь. Потом спросил:

— Что это за личность тут бродила? В желтом платье.

— Практикантка, — ответил Женька и предложил свой вариант заголовка. Я пожал плечами и сказал, что, может, так оно и лучше.

Потом я пошел к себе, дождался Генку и спросил, когда у них кончается практика. Он ответил. Я, между прочим, поинтересовался, много ли ребят с их курса проходят практику у нас. Он ответил, что семь человек. Я возразил, что шесть.

— Уж это–то я лучше знаю! — заявил Генка и в доказательство перечислил четырех ребят, двух девчонок, которых я знал, и Таньку Мухину.

Я спросил:

— Что это за Мухина?

— А в учмолодежи.

— Нет там никаких практикантов.

— Она недавно, — сказал Генка, — недели две. Была в АПН, а потом сюда перекочевала.