Леонид Жуховицкий - Остановиться, оглянуться…

Она спала, уткнувшись носом в согнутый локоть, ровно, почти неслышно дыша, — обычная женщина, не слишком красивая, не слишком молодая, в меру усталая. Впрочем, у нее было время отдохнуть — стрелки на моих часах только начали подбираться к шести.

Ее вещи были удобно разложены и развешаны на единственном стуле, поверх кофточки бережно и нежно пристроены тонкие чулки — один с аккуратной штопкой на носке. Рядом на полу стояла большая сумка, слишком приличная, чтобы выглядеть хозяйственной. Она была раскрыта, и я заглянул внутрь. Детские рейтузы, полиэтиленовый мешочек с бутербродами, книжка и разная мелочь, с помощью которой женщины за десять предрабочих минут ухитряются стать немного красивей и моложе.

Я осторожно поставил чемодан у двери и прошел к окну. Мой широченный подоконник был непривычен — я не сразу понял, что он просто вымыт. А на нем стоял стаканчик с цветами.

Женщина тихо вздохнула, погладила подушку рядом с собой, и комната сразу стала теплой и живой. Я подумал, что она конечно же москвичка—только настоящие москвички умеют так естественно и уютно располагаться в незнакомой квартире. Да и усталость на ее лице была московской усталостью.

Я отодвинул стаканчик с цветами, сел на подоконник и достал из кармана блокнот. Он был измят и грязен. У журналистских блокнотов вообще короткая жизнь— одна поездка. Вот и этот был весь исписан и исчеркан, последняя запись вылезала на обложку.

Я стал просматривать блокнот. Некоторые фразы были подчеркнуты, иногда даже двумя чертами, а сбоку еще стоял восклицательный знак. Но теперь этим пометкам особенно верить не стоило: на месте кажется важным одно, а когда под руками весь материал — другое. Я разбирался в кляузном квартирном деле, говорил с десятками нужных и ненужных людей, и каждый из них оставил хоть строчку в блокноте.

Вовсе не обязательно было записывать столько. У меня хорошая память, и при желании я мог бы даже сейчас написать очерк, вообще не заглядывая в блокнот. Раньше я так и делал. Я брал памятью, тратил ее, не считая, — первые свои очерки вообще складывал в голове, как стихи. Но я собирался жить долго и работать много, а голова у человека одна — поэтому теперь я щадил свою память, как умный мастеровой щадит инструмент. Память — хлеб газетчика, главное при сборе материала. Еще важна эрудиция и умение пить.

Я отыскал в кармане красный карандаш и заново подчеркнул самое существенное. Теперь оставалось написать. На это у меня будет два дня — сегодняшний можно не считать, сегодня отдых. Завтра я набросаю черновик, послезавтра перепишу начисто, в пятницу утром материал уйдет в секретариат. Нужно будет днем позвонить в редакцию — пусть оставят строк двести в воскресном номере.

За стеной заворковал будильник. Зашевелились шаги в коридоре.

Скоро проснется и женщина, спящая на моей кровати. Мне незачем ее будить — женщины, у которых завтрак в полиэтиленовых мешочках, никогда не опаздывают на работу.

Я слез с подоконника и поставил стаканчик с цветами на прежнее место. Медленно прошел по комнате и осторожно прикрыл за собой дверь.

На улице уже спешил по своим делам разный народ. Ожили такси. И все–таки Москва была еще просторна, спокойна и даже немного провинциальна.

Через час она станет столицей.

Я дошел до остановки. И автобус был еще утренний, легкий, словно делал пробежку после зарядки. Он катил от квартала к кварталу, и никто ему не мешал.

Год назад мой друг Юрка получил квартиру в новом доме. Звонок у них был слишком резкий, и я тихонько постучал. Но Рита открыла почти сразу же.

— Наконец–то! — сказала она. — С самолета?

— С самолета, — ответил я. — Юрка спит?

— Спит. Вчера дежурил до трех. Я сейчас разбужу. Я поймал ее за руку:

— Ради бога!

— Ничего с ним не случится. И вообще, что это за порядок: лучший друг прилетел из Иркутска, а он спит.

— Лучший друг тоже хочет спать, — сказал я. — Если ты деликатный человек, кинь мне на пол какой–нибудь тюфяк погрязней.

— Не говори глупостей, — ответила она. — Прежде всего я тебя накормлю. А пока ты будешь есть, постелю постель.

Мы прошли на кухню. Рита быстро навела порядок на столе, вынула из холодильника всякие тарелочки и мисочки — в этом доме всегда была еда.

— Шикарно живете, — сказал я. — Вообще семейные люди — типичная новая буржуазия.

— Конечно, — сказала Рита. — Семья — это совсем другое дело. Когда ты наконец женишься?

Я взял кусок хлеба, помазал маслом, положил сверху колбасу, запустил в горчичницу легкую пластмассовую щепочку и, уже просто для комплекта, посыпал бутерброд солью и перцем. Семейный дом — всегда все под руками!