Владимир Корнилов - Семигорье

— И что там, за ночью?..

— День! Опять день, такой светлый, такой хороший!.. Дошла я и так обрадовалась, что снова день встретила!..

— Смешная ты, — сказал Алёшка, — и хорошая…

— Правда?! — Зойка вспыхнула. И тут же, совсем по-взрослому, понимающе покачала головой. — Это ты просто так сказал… И совсем не смешная я. Просто всё знать хочу. Витька говорит: кто много знает, тот сильнее того, кто не знает, даже если у дурака и кулак здоровее. Умный что-ничто, а придумает. Только мне хочется узнавать вот так, чтоб дотронуться… — Зойка вытянутым пальцем робко коснулась Алёшкиного плеча.

Алёшка смутился. Стараясь скрыть смущение, невпопад сказал:

— Не всякое тронешь. Можно обжечься…

— Ну и что? Обожгусь — заживёт. Вот, смотри… — Зойка приподняла над коленкой платье, вывернула ногу. — Видишь? Теперь — что. А было — страх!.. Это я в кузне у бати на калёные щипцы села. Батя напугался, шумит. А я сразу придумала: это самураи меня пытают! Приказала себе: «Молчи, Зойка!..» Слёзки не обронила, два дня в себя ревела. Зато уж знаю: боль, какую ни есть, стерплю!..

Зойка торжествовала. Она видела, как от пережитой ею боли светлые Алёшкины брови сошлись к переносью и глаза расширились. И весь он был такой добрый и внимательный, что бери за руку и веди!..

Хлопнула калитка. Но уже прежде чем калитка хлопнула, Алёшка вдруг ощутил, как дрогнул и потемнел тот удивительный мир, в который только что его ввела девчонка. Что-то случилось с лицом Зойки: от щёк отхлынул румянец, нос побелел.

Он обернулся: в калитку входил лесник, здоровый, сильный, уверенный в себе.

— Вот это гость! — сказал он, торопясь подойти. — Здоров, здоров, Лексей! — Красношеин цепко охватил его плечи, похлопал дружески, повернул так, что сам встал между ним и Зойкой. Он держал Алёшку за плечи, заглядывал в глаза, улыбался и подмигивал, как будто знал, зачем Алёшка к нему пришёл. Покинутая Зойка отступила к крыльцу, глаза её застыли, как лужицы в мороз. Алёшка улыбался леснику и мучился своей предательской покорностью.

— Что тут выстаиваем? Пошли ко мне. Пошли, пошли. — Он вёл Алёшку улицей, в обнимку, как девушку, и радостно спрашивал: — Ну, как, был?.. Заробел? Я бы на твоём месте не отступил! Спелая-то ягодка — ох, сладка!..

Алёшка слушал, краснел, хотел и не смел обернуться — рука Красношеина дружески сдавливала его плечо.

К Феньке он всё-таки пришёл.

Дом её был открыт и тих, в огороде, под распахнутыми окнами, сварливо скрипели куры, петух терпеливо оговаривал их. Деревенская улица, насколько он видел её из окон, была безлюдна. И рыжая Фенька была перед ним в той белой простенькой кофточке с синими горошками, к которой он посмел притронуться тогда в бору.

Фенька сидела перед печью, на лавке, широко расставив колени, горстью брала из корзины чернику, ловкими пальцами выбирала из ягод сор, сыпала ягоды на противень. Её ладони были в пятнах, как в чернилах!

— Пришё-ёл! — радостно сказала Фенька, и веснушки с солнечного Фенькиного носа расплылись по лицу. Лукаво щурясь, она смотрела на Алёшку. Потом опустила голову, пальцами долго ковыряла в ягодах, цепляя листик. Алёшка видел, как её рыжие волосы, выше лба перехваченные голубой лентой и свободно раскинутые на шее, медленно сползали на плечо, накрывая пытающее ухо.

— Ягод хочешь? — не поднимая глаз, спросила Фенька. Она рукой водила по ягодам, будто не знала, что с ними делать. Острыми синими зубами она покусывала губы.

— А!.. — вдруг сказала Фенька и толкнула от себя противень. Ягоды плеснули поверх края, раскатились по чистым половикам.

Алёшка, как будто только и ждал себе дела, бросился подбирать.

— Не смей! — крикнула Фенька. — Поди-ка вон на скамью! Да у окна не сядь… Бабы увидют — рёбрышки-то тебе переберут!..

Ногой она сдвинула под лавку корзину, встала, закинула за голову руки, со стоном потянулась так, что под кофточкой, как голые, выставились груди.

Алёша послушно сел на скамью, украдкой наблюдал, как Фенька заметает рассыпанную чернику. Когда она переступала босыми ногами и наклонялась, Алёшка видел ямочки под Фенькиными коленками и отводил глаза.

Фенька не спешила. Она как будто нарочно оттягивала то, что должно было быть между ней и Алёшкой, долго умывалась за печью, звякая железным соском умывальника, оплёскивая воду в таз. Алёшка слышал, как шуршало полотенце. Потом Фенька полезла в подпол. Алёшка, неловко улыбаясь, смотрел, как, сдерживая в плотно сжатых губах улыбку, она ставила угощение. Когда Фенька подходила, он сжимался, как клеверок перед дождём, краснел и смотрел в пол.