Вилис Лацис - Безкрылые птицы

Волдис успел забыть, с каким намерением он вошел в город. Ослепленный роскошью, в которой утопали целые улицы и кварталы, он уже не думал о работе и своих восьмидесяти сантимах, время от времени позвякивавших в кармане. Мог ли человек оставаться равнодушным перед таким богатством и блеском!

Похожие на удивительные экзотические цветы, женщины с ярко накрашенными губами, угольно-черными ресницами, томной бледностью пудры Коти на щеках касались плечами Волдиса и наполняли благоуханием пыльный уличный воздух. Необыкновенные, хрупкие, улыбающиеся, воздушные создания скользили, легко поднимая миниатюрные ножки, вертя в руках сумочки и зонтики и проверяя в каждом зеркале свое косметическое обаяние.

Волдиса смутила первая встреча с большим городом. Судя по первым впечатлениям, это был богатый, сытый и счастливый город, — на улицах его столько смеющихся, веселых, хорошо одетых людей. Где-нибудь в недрах этого пятиэтажного города и его ожидала своя частичка радости и удачи, пусть даже в десятки раз меньше и скромнее, чем у всех остальных.

Он не заметил, как солнце переместилось к Задвинью [6] Задвинье — часть города Риги, расположенная на левом берегу Даугавы (Западной Двины). и тени явно удлинились. У витрины какой-то булочной он вдруг вспомнил, что сегодня еще ничего не ел.

Вид золотисто-желтого хлебца вернул его к обыденным интересам. Во рту появилась слюна, в желудке ощущалась странная пустота.

Он вошел в булочную. За стеклянным прилавком стояла молодая светловолосая женщина в белом халате. Ленивыми движениями она сгоняла мух с пирожных и пирожков.

— Добрый день! — поздоровался Волдис.

Блондинка, вероятно, не расслышала его приветствия.

— Что вам угодно? — спросила она, глядя в потолок.

— Сколько стоит этот белый хлеб?

— Сорок сантимов.

Это составляло ровно половину всего состояния Волдиса, но хлеб был такой душистый, а он сегодня еще ничего не ел…

— Пожалуйста, получите.

Светловолосая женщина опять принялась сгонять мух, а когда Волдис вышел за дверь, она взяла веник и вымела песок, который он принес на своих солдатских сапогах.

Волдис не помнил, когда он ел такой вкусный хлеб. Усевшись на скамье, в тени деревьев на площади, он отламывал большие куски белого мягкого хлеба и отправлял их в рот. Шагах в десяти от него какая-то няня вязала кружева, пользуясь тем, что ее подопечный дремал в колясочке. Время от времени она недоверчиво поглядывала на незнакомого мужчину.

«Странный человек, — думала она, — ест хлеб на улице без всякого стеснения…»

Странный человек быстро проглотил последний кусок, вытер рот рукавом и ушел. Сытый желудок привел его в хорошее настроение. Теперь все было хорошо. С чувством превосходства поглядел он вслед двум трубочистам. Нет, таким он никогда не станет.

Волдис вспомнил, что еще не пытался искать работу. Он вернулся к практической стороне жизни. Город можно осмотреть и в другой раз, когда будет найдена работа. Рига никуда не денется, а несчастные сорок сантимов, оставшиеся у него, служат ярким доказательством того, как трудно жить без денег.

Возле какого-то шляпного магазина Волдис увидел свое отражение в зеркале. Так вот кто вознамерился покорить этот город и завоевать расположение людей, которым принадлежали фабрики, конторы и магазины! На кого он похож? Настоящий босяк. Больше всего Волдиса огорчила фуражка. А френч? А сапоги?

По улицам торопливо проходили ловкие, обученные в танцевальных классах юноши, в пестрых галстуках и с портфелями подмышкой. Они мылись туалетным мылом и каждый день брились. Им принадлежали конторы, учреждении, министерства, самопишущие ручки и двойная бухгалтерия. И он, обросший светлым пушком, в пропахшем нафталином тряпье, хотел сравняться с ними!

Как побитая собака, внутренне весь сжавшись в комок, шел Волдис дальше. Он испытывал стыд, жгучий стыд за себя. Из-за каких-то тряпок он не смел глядеть в глаза другим людям. И хотя все их великолепие стоило не больше двухсот латов, он расценивался дешевле их именно на эту сумму. Из-за куска шерстяной материи человек терял всякую ценность. Что значили все его способности, энергия, жизненный опыт, когда не было необходимого обрамления, которое бы его украсило, как оперение украшает попугая или павлина! Породистых лошадей и собак водили на выставки и награждали за их естественный вид, но разве человек может претендовать на права благородного дога или пинчера?