Анатолий Ткаченко: В поисках синекуры

— В природные. Шел мимо ельника — все елки в шишках, тоже подумал: холодам быть, природа птицам, зверькам еды наготовила. Не то вычитал где про эту примету, не то от детства осталась...

— Верьте: осталось. Все остается, да мы забываем. У вас теперь время пойдет в двух направлениях — вперед медленно, назад быстро, с каждым днем ускоряясь. Ведь вы вернулись?

— Да, — недоуменно подтвердил Ивантьев.

— Чтобы вернуться. Так?

— Да, да! — закивал Ивантьев. — Понял вас: мало вернуться, надо вернуться душой, жизнью, работой!

— Вот и откушаем местной, горькой.

Защокин поджарил на плитке яичницу с колбасой, достал из стеклянных банок соленых огурцов, груздей, к двум тарелочкам культурно положил вилочки и столовые ножи, вынул из холодильника пузатую, оплетенную бутылку из-под «Гамзы», наполнил стаканчики розоватой настойкой. Кивнул, легко осушил свою посудинку, словно бы подавая пример, закусил огурчиком, грибком, сказав, что горькую надо крепеньким, насоленным, наперченным заедать, похвалил Ивантьева за «моряцкое» умение одним глотком принимать спиртное и начал настойчиво кормить его, говоря, что сам недавно пообедал да и нельзя ему переедать — пищу портить и себе вредить, — а вот Ивантьеву, такому кряжистому («Верю, вы родом из тутошних сосняков и ельников!»), молодому и сильному, следует надежно питаться, ибо он, Защокин, хоть и догадывается, как нелегка рыбацкая работа, но должен напомнить вернувшемуся в крестьянство Ивантьеву: труднее сельской пока не сыскать.

— Вы ведь не дачником жить хотите?

Ивантьев положил руки на стол ладонями вверх; они были у него широки, захватисты, с неразгибающимися пальцами, багровы, точно с мороза. Защокин похмыкал, покивал довольно и сказал:

— Понимаю. Душа ваша в руки переместилась, через них к земле прикоснуться хочет.

Ивантьев удивленно и чуть испуганно оглядел очкастого лысенького мыслителя: угадал, объяснил его, Ивантьева, состояние, внутрь вроде бы заглянул карими мокрыми глазами. Спросил осторожно, заикаясь:

— Вы... вы кем работали?

— Не угадали бы — филолог, доктор филологических наук, — Защокин с усмешкой постучал согнутым указательным пальцем по коричневой лысине. — Здесь почти вся мировая литература, да еще своих работ полсотни. Не пахал, не сеял, моря не бороздил, золота ни черного, ни желтого не добывал, но про все понемногу знаю. А характеров, образов, человеческих душ здесь... — он звучно ударил в лысину кулачком, — тысячи. Поищу, примерю, угадаю. Вот, например, вижу: вы не простым рыбаком были, у вас характер немного похож на мой: мы оба привыкли командовать. Я за долгие годы преподавания, вы?..

— Капитаном был. Правда, СРТ, небольшого судна.

— Все равно. И жаргоном моряцким не балуетесь?

— Этого я всегда боялся. Жаргон для бичей, сезонных всяких — вроде форса.

— Ну, еще по рябиновой? Как она?

— Стану хвалить — все равно слов нужных не найду. Через этот стаканчик я уже к родине прильнул — горькой, терпкой, сладкой до слез. Спасибо.

И Евсей Иванович рассказал доктору Защокину Виталию Васильевичу о своей долгой рыбацкой жизни, такой рыбацкой, что, кроме рыбы, ничего не знал, ни о чем не думал, даже на войну не взяли — фронту нужна была рыба. Палуба, соленая вода, сети, тралы... В отпуск погреется на крымском или кавказском песке — и опять план, тонны, одной трески переловил... если ссыпать в единую кучу — гора Казбек получится. В море по три, четыре, шесть месяцев... Не заметил, как выросли сын и дочь, — жена нянчила, воспитывала, дневники проверяла... и осталась нянчить внуков. Отговорилась, не поехала в Россию (так северяне называют среднюю полосу, Подмосковье): мол, потом, когда устроишься, проведаю. Из рыбачек, не знает «тяги земли». Но держать особенно не стала: «Поезжай, потяпай свою землю, к морю небось шибче потянет». В Архангельске все. Дочь учительница, сын штурман на торговом судне, за границу ходит. Затею отца высмеивали, провожали, жалея: мол, свихнулся слегка старик, пусть поблажит — делать-то ему нечего, хобби не приобрел, бражничать с дружками не научился, раньше странствовал по морям — теперь путешествовать по земле будет.

— А я увидел дом, вошел — и осел.

— Понимаю.

— И так посчастливилось, что вы, именно вы оказались в моем доме! Как бы я с другими?.. Можете не опасаться: приберу, подлажу все во дворе, дом подремонтирую.

— Смешной вы, право. Счастливый и смешной. — Легонько вскочив, доктор филологии Защокин раскурил трубку, отошел к письменному столу, улыбчиво оглядел Ивантьева. — Еще неизвестно, кому больше повезло: вы же мне дачу сохраните, и соседке тридцатку совать не стану, чтобы приглядывала за моей халупой. Ясно вам?