Ахто Леви - Посредине пути

С десяток лет назад она грозилась каждое утро принимать прохладный душ для закалки и заниматься физзарядкой — и действительно все это делала… три дня. Теперь ограничивается тем, что «гоняет жир» с помощью деревянного массажера, водит им осторожно (чтобы не было больно) по ребрышкам — вся физзарядка. Собственно, жир гонять ей тоже нет основания, она еще весьма дохленький Заяц.

Когда же наступает моя очередь мыться-бриться, Зайчик уже завтракает. Время от времени мне приходится быть наготове, чтобы услышать, как она тихонько посвистывает по-детски: значит, надо подхватить протянутую тарелку или вилку, чтобы тут же их вымыть. У нас такой порядок: посуда моется сразу, а не складируется в раковине.

Потом мне надо свернуть и упаковать гамаки, посмотреть, не забыл ли я что-нибудь сделать, поторопить Зайца — она еще и не одета, — а через несколько минут нужно выходить, чтобы не опоздать на поезд.

Наконец Заяц примеряется к юбкам: которую надеть. У нее их аж две, так что есть над чем ломать голову. Но еще раздастся ее «сердитый» возглас: «А постель кто заправлять будет? Пушкин?»

— По-моему, тот, кто последний встал. — В конце концов, есть у меня право голоса или нет?

Так и быть: заправляю постель. Но что это она делает у зеркала? Неужели хочет надеть какие-нибудь украшения, кольца? Так ведь Зайчик у меня свои «драгоценности» носит редко — обычно в тот час-другой, когда выкупает в ломбарде, чтобы тут же и перезаложить.

Так и случилось, что молоко осталось все-таки на столе, я и не заметил. Тем более, что мысленно, когда выходили, я уже покупал Зайцу «Неделю» в газетном киоске, то есть гадал, в каком киоске можно найти «Неделю». Была пятница. «Неделю» в Москве продают по пятницам. Программу «Говорит и показывает Москва» — по четвергам, тогда я еще раньше встаю, чтобы успеть ее схватить, — Зайцу надо знать, что смотреть по телевизору.

Зайчик умеет быть ко мне и внимательной, она ведь тоже меня любит. Чтоб отблагодарить меня за вкусный завтрак, за мое внимание к ней, она говорит что-нибудь хорошее. Например:

— Когда я умру, Лапсетик, и буду там лежать, в земле, ты свари вкусный кофе и приходи ко мне на кладбище. Поставишь две чашки, нальешь и скажешь мне: «Зайчик, я тебе кофе принес»… Ты же знаешь, как я люблю кофе. А я к тебе приду во сне и скажу: «Во! До чего же вкусно было!»

Зайчик показывает большой поднятый палец, который сам по себе очень небольшой.

— А если ты раньше умрешь, я куплю хороший коньяк, себе возьму кофе, приду к тебе на кладбище, налью тебе стаканчик, себе кофе…

— А я тебе во сие скажу: «Что же ты мне такое притащила, старушенция милая! Забыла, что ли, что я с июньского переворота не пью!!!»

Да, мы собираемся в лес, идем поискать малины, земляники, черники, грибов — все равно чего. Зайчик обожает что-нибудь искать в лесу. Ах, какая радость, если находит! Это надо видеть. Я люблю это наблюдать. А для меня лесные поиски просто полезны оттого, что не люблю бегать ни трусцой, ни рысцой и не делаю физзарядку (выстираю полную ванну белья — вот и физзарядка), так что лишний раз наклониться за какой-нибудь ягодкой очень даже полезно.

Но я сейчас поймал себя на чем-то таком, что мне вообще-то не нравится ни в себе, ни в других. В средневековье настоящий мужчина не боялся смерти и дрался на шпагах, гарцевал на коне. Во все века мужчины преодолевали трудности: в этом и заключался как будто главный смысл мужественности. Конечно же, она заключает в себе еще и защиту слабых. Само собой, и благородство, великодушие.

Сегодня везде в печати стало модно укорять мужчин (у юмористов да сатириков эта тема — дежурное блюдо): в разных, весьма схожих пересказах говорится о том, как немужествен мужчина в наше время, не помогает жене в домашних делах и еще, подлец, меньше ее зарабатывает, а местами вообще болван болваном, так что многие мужчины (прижали бедных) не нашли ничего умнее, как стирать, убирать, одним словом, помогать женам. Но это как раз умно. А глупо другое: они стали об этом громко орать. Это уже не мужественно: помогать помогай, но не ори как дурак. Именно такую черту я в себе и заметил. В свое оправдание я единственно пытаюсь объяснить, что у меня это от черезвычайного расположения к моему Зайцу.

Она, естественно, маленький человек, таких обычно не замечают, потому что они не лезут на глаза, им это не свойственно, и вот — любовь! Какая?

Конечно, она мой друг уже более пятнадцати лет. Я не был в нее влюблен. Я никогда ее не ревновал. Ревновал я только Тийю во Фленсбурге. Но Зайчик настолько надежный друг, что ревности здесь просто-напросто негде пристать. Некоторые специалисты в вопросах любви утверждают, что если нет ревности — нет и любви. По мне — чепуха.