Сергей Сартаков - Каменный фундамент

Выехали мы поздно; как ни старались пораньше выбраться, а только-только в паужин со двора тронулись. То потничок у седла худой окажется — подлатать надо, то подпруга не дотягивается — ремешок натачиваешь, или вдруг туесок со сметаной потечет — переливать в другой приходится. Сборы в тайгу — дело серьезное. Вот забудешь, к слову, ложку взять, ну и приходится после чумачком из бересты суп хлебать. А по осени и бересту-то отодрать не скоро удастся.

Да…

Не доверял нам Афонька, сам все проверил.

«Ну ладно, говорит, кажись, ничего не забыли, складай на телегу».

До Уватчика доехали еще засветло. Свернули с дороги, в распадочек заехали и на ночевку устроились. Разожгли костер и спать вокруг улеглись. Вдруг Афонька пошарил в кармане и говорит:

«Ах, пятнай тебя, забыл ведь трубку-то! На опечек, видно, положил, когда веревку подвивал, там она и осталась».

Нам смешно, а ему хоть плачь: очень к трубке привык. Полежал, повздыхал наш Афонька, глядим, натянул обутки и подался. И что же ты думаешь? Тридцать километров за ночь взад и вперед отмахал, а на заре с трубкой обратно вернулся.

Отправились дальше. Встречается нам на пути объездчик, узнал Афоньку, спрашивает:

«В какую тайгу, Афоня, идешь?» — «В Чепкыр».

Удивился я. Сперва промолчал, а как стали на хребтик подыматься, я и говорю Афоньке:

«Да ведь в Чепкыре всегда народу полно, бабы из города пешие ходят. Мы же в Черный хотели идти?»

Афонька мне: «Дурак ты, Алешка, да мы ни в Чепкыр, ни в Черный не пойдем, а в Красном шишковать будем. Объездчик-то, Иван Терентьевич, знает, что я в худую тайгу не пойду. Спросит кто-нибудь его: «Куда, дескать, Афонька пошел?» Он и скажет: «В Чепкыр». Ну и пускай себе на здоровье в Чепкыре шишкуют, нам зато в Красном будет хорошо. Там у меня добрый ключик спрятан».

— Как это: ключик спрятан? — перебил я Алексея.

— Ну-у? Будто ты не знаешь, как в тайге воду прячут? — недоверчиво спросил Алексей.

— Нет, не знаю, — признался я.

— То-то! — лукаво подмигнул Алексей. — Погоди, дойдет дело — скажу.

От Уватчика до Красного километров двадцать пять, больше не будет. Тропа до сворота на Мангулай хорошая, торная. Ну, а там половину этого расстояния пришлось без дороги пробираться. Проволынились мы тут порядочно. В пади бурелом такой, что пешой не пробьшься.

К вечеру только кое-как дошли до Красного. Глядим: шишки — черно, как вороньем кедры залеплены. Афонька прямо скачет от радости.

«Видал, говорит, какая рясная шишка? И ни души нет. Тайга-то сухой слывет, никто в нее и не заходит. Куда человек без питья? Теперь пойдем воду искать».

Петька с девчатами остался сумы разбирать, а я потащился с Афонькой. Пехотинку с собой захватил. Одно ружье и было на всех.

Отошли мы от табора шагов триста, остановился Афоня, пошевелил ногой мох и говорит:

«Будто как здесь. Два года в Красном не был. Запамятовал. А ну, поковыряй…»

Взял я сук, стал мох разворачивать. Слышу, и вправду вода под мохом журчит. Маленький ключик. Да ведь что: прямо из-под земли бьет. И тут же опять в землю уходит, бот ты его и найди!

«Это хорошо, — радуется Афонька, — а я думал, что не сыщу. Теперь смотри, Алеха, чтобы одной дорогой к воде не ходить, не то тропа промнется. Будем уезжать, опять завалим».

Пошли обратно. Только отвернулись от ключа, Афонька цап меня за плечо и шепчет: «Стреляй, стреляй! Медведь».

Сдернул я пехотинку с плеча, заложил боевой патрон, а сам дрожу: что греха таить, перепугался. Расстанавливаю сошки, а сам как есть ничего не вижу.

«Ну, смотри, Алеха, — гудит мне на ухо Афоня, — промахнешь — не уйти. Задерет».

И нож из-за пояса тащит. В жар меня бросило.

«Да не вижу я, Афоня. На-ка, стреляй сам», — бормочу и сую приклад ему в руки.

«Эх, милый, — говорит Афонька и пальцем вперед тычет. — Вот же он, на колодине».

Стоит на выворотне бурундук на задних лапках и стручок какой-то лущит. Афонька прямо со смеху лопнул.

«Ну, герой!» — говорит.

Ночевали под открытым небом. Замерзли, как тараканы. Чуть рассвело, принялись балаган себе ладить.

Накололи из сушняка пластин штук двенадцать. Натаскали. А там просто: забили в землю две березовые рогули, на них слегу положили, односкатником, пластины поставили, а сверху четверти на три моху навалили. Грунт в тайге, надо тебе сказать, прямо пакостный. По колено мох, а под мохом щебенка. Земли вовсе нет. Били, били мы с Афонькой рогули, никак не лезут — хрустит камень, а не раздается. Так мало-мало заткнули, одно что пластинником нажало здорово — с мохом пудов сто будет. И готово.