Сергей Сартаков - Каменный фундамент

Алексей работал на лесопильном заводе, что находился примерно в трех километрах от города. Возвратившись с работы, он умывался. Размахивая намыленными руками, воодушевленно рассказывал, сколько сегодня обтесал шпал, сколько сдал первым сортом и сколько он думает сделать завтра. Это была его страсть: прежде всего доложить, как идут дела на заводе, кто и почему отстает. Сам он всегда выполнял двойную, а то и тройную норму.

— Вот погоди: на днях к раме переведут, — радостно сообщал он, — там я еще не такое покажу! Терпеть не могу на работе слюнтяев. Я так считаю: ежели пришел на завод — работай! А отдыху время — отдыхай…

Между тем Катя собирала на стол всякую снедь, и мы садились пить чай. Пили основательно, по-сибирски. Начинались разговоры о последних новинках науки и техники. Но больше, пожалуй, Алексей любил слушать приключенческие рассказы. Нетерпеливо перебивал меня, выражал сомнение в правдивости происшествия и тогда сам начинал какую-нибудь побывальщину.

Себя в шутку Алексей называл «боталом» — погремушкой, которую вешают на шею лошадям, чтобы они не затерялись в тайге. Любил поговорить, порассуждать, прикинуться немного простачком. Особенно удавались ему таежные побывальщины, уже слегка подернутые дымкой минувшего времени. Рассказывая, он увлекался, вскакивал с места и бегал по избе. Для наглядности городил из скамеек заплот, изображая непроходимый лесной бурелом, вытаскивал из-под печи ухват и действовал им смотря по обстоятельствам, то как огнестрельным оружием, то как рыбацким шестом. И тогда мне казалось, что дороже и милее тайги для Алексея нет ничего. Понятно, с каким интересом я всегда собирался в очередную поездку в Н-ск.

Однажды зимой Алексей предложил мне:

— Вот что, возьми-ка ты отпуск пораньше весной, вместе на глухариный точок сходим. Интересная вещь! Сам я тоже так подгоню свой отпуск. Давно, понимаешь, с ружьишком не бегал, пятки чешутся.

В апреле я взял отпуск и приехал в Н-ск.

Не теряя времени, со случайным попутчиком мы заехали на лошадях километров тридцать вверх по реке, а там — котомки на плечи и по последней ледовой дорожке ушли на правый берег Чуны.

Каждый лужок, каждый ключик, каждый бор и прогалину Алексей называл собственными именами. У меня в голове все перепуталось: и расположение этих ключей, борков и «улочек», и все их хитрые названия. Помню только, что мы сперва прошли Забкарай, пересекли Мургун, потом Волчью улицу, потом Гольяновские озера, потом перешли через Муксут — речку в два метра шириной — и, поднявшись на Лысую гору, вышли на Хингуйскую тропу. Ночевать мы остановились в бору на Ныретах. Где-то впереди нас струилась речка Аин, направо поднималась отлогая возвышенность Семилужки, а влево осталось Колурайское болото.

Ныретовский бор тянулся широкой полосой с востока на запад, а потом вдруг круто сворачивал на север, образуя глаголь километра в четыре длиной. По бокам его обрамляли сочные ельники, а вторым ярусом опоясывали болота. А там снова — бор, болото, ельник. Ельник, бор, болото…

Снег растаял давно. Прошлогодняя опавшая хвоя и мелкие сучья шуршали под ногами. Вернее, только под моими ногами: Алексей двигался удивительно легко и бесшумно.

Всю ночь мы не спали, балагурили. Я объяснял Алексею строение молекулы воды, потом перешел на закон всемирного тяготения, а под конец попытался вкратце пересказать «Угрюм-реку» Вячеслава Шишкова.

— Выдумка, видать, славная, только… — поморщился Алексей, — как у тебя получается — ни складу ни ладу… Весь интерес пропадает. Хочешь, я расскажу, как меня, парнишкой еще, в тайге балаганом давило?.. Занятная произошла история.

Да…

Поехали мы в тайгу кедровый орех добывать. Собралось нас пятеро: два брата и две сестры из одной семьи, а я, пятый, чужой к ним примазался. Все молодежь, один Афонька малость постарше.

Лошади у меня не было, зато Афонька своих две взял, ну и вышло, что добычу на семь частей делить надо. Мне плевать на это — первый раз ехал орех добывать, больше интерес заманивал, чем доходы, а вот Афонька обрадовался такому случаю: «У меня, говорит, арифметика простая: шесть седьмых теперь получаю, а была бы у тебя лошадь, мне только шесть восьмых досталось бы. А лошадям все равно, что пять, что шесть раз в тайгу сходить — хвост не отвалится». Потом всю дорогу дразнил меня «пешеходом». И смешного-то в этом ничего не было: все мы, после того как колесная дорога кончилась, шли пешком, а на лошадей только харчи и всякий инструмент таежный вьючили. Да уж такой язык был у парня, — как зацепит какое-нибудь слово, потом полгода не спускает.