Ибрагим Абдуллин - Прощай, Рим!

— А-а, гады, угодили на горячую сковородку! — кричит Таращенко. — И на нашу улицу праздник пришел…

Через холм перевалили тяжелые танки. А у партизан нет ни артиллерии, ни ПТР. Единственная надежда — гранаты. Но пока что они бесполезны, танки слишком далеко.

— Сейчас они из пушек вдарят, — говорит Ильгужа.

Загремел залп. Снаряды с воем пронеслись над каштанами и разорвались где-то за шоссе. Еще залп. На этот раз снаряды упали ближе. «Третий наш!» — подумал Ильгужа, утирая рукавом холодный пот со лба.

Один танк двинулся вниз, выбрался на террасу, засаженную молодыми оливами, и развернул пушку прямо в сторону пулемета, за которым Леонид сменил Дрожжака. Снаряд угодил в каштан. Могучий ствол переломился, будто сухая лучинка. Плечо Леонида как огнем обожгло. Но он вскочил на ноги и крикнул:

— Задержать танк!

Ишутин подхватил связку гранат и изо всей мочи побежал навстречу. С каждым мигом уменьшалось расстояние между человеком и железным чудищем. Сорок метров, тридцать… Петр в кровь прикусил губы, глаза горят, по щекам струится черный пот.

— Еще бы десять метров, — шепчет он, как бы подхлестывая себя.

Тяжелая связка ложится под стальную броню. Взрыв, и гусеницы рассыпаются, словно велосипедная цепь. Танк некоторое время раскачивается на месте и замирает. А из города, преследуя немцев, подоспели партизаны отряда Альфредо Грасси. Они забросали гранатами с вершины холма остальные танки, попытавшиеся было свернуть на забитое шоссе.

После двухчасового тяжелого боя вдруг наступает тишина.

Колесников быстренько перевязал свое обожженное осколком плечо и вместе с Ильгужой пошел на шоссе. Хотелось посмотреть на поле битвы.

— Интересно, сколько фрицев успели мы угробить? — говорит Ильгужа, оглядывая трупы, застывшие в разных позах на обочине.

— Я насчитал сорок шесть. А этот вот сорок седьмой…

Однако сорок седьмой, увидев партизан, вдруг привстал на колено и прицелился в Колесникова. Муртазий успел вскрикнуть: «Леонид!..» Он резко оттолкнул командира в сторону, и тут же прогремел выстрел. Ильгужа согнулся пополам, словно топором подрубленный.

Леонид увидел спину немца, уползавшего по канаве назад, и прикончил его из парабеллума отца Паоло. А Ильгужа тем временем повернулся лицом кверху. Тихонько постанывал.

— Ильгужа, ранен, что ли? — Леонид приподнял голову друга. — Куда?

Ильгужа побелел, губы бесцветны. Только ласково смотрят на Леонида два глаза, как две темные чечевички.

— Ничего, знаком, ничего…

Вытащил было Леонид флягу, чтобы напоить водой Ильгужу, но разглядел, что пуля попала в живот, налил воды в горсть и обтер ему губы и щеки, потом взял его на руки. Понес.

— Ребята! Посмотрите, нет ли там годной машины!

— Ничего, я потерплю…

С каждым мгновением лазурное небо темнело, словно собиралась гроза. И вот оно всей черной массой своей обрушилось вниз.

— Знаком!.. Небо, ой, небо упало. Тяжко, не могу… Последняя судорога. Тьма. Покой.

— Ильгужа!.. Муртазин!..

Лицо и рубаха на груди Леонида взмокли, будто он час под проливным дождем простоял. А спроси его, когда он в последний раз плакал от боли, он и не вспомнит. Но Муртазин, но знаком…

— Как же так, Ильгужа?..

Он бережно опустил тело друга на траву.

Италия! Под твоим древним, ясным небом лежит с перебитыми крыльями горный беркут, родившийся в далеком, суровом краю по имени Урал. Да будет пухом ему эта земля!..

А Зайнаб, задыхаясь от слез, писала мужу письмо. Рассчитывала, что получит весточку от него с адресом и сразу же отправит ответ.

«Ильгужа мой единственный! Каждую неделю сажусь и пишу тебе письмо. Но уже два года минуло, как нет от тебя ни строчки. Запрашивала через военкомат. Нам принесли жуткое извещение, где сообщалось, что ты пропал без вести. Ребята вдруг повзрослели, поумнели. Все трое теперь вовсю говорят по-башкирски и песни башкирские поют. Меньшой вылитый отец: и походка и улыбка точь-в-точь твои. И сердится совсем как ты, брови хмурит. А за ухом тоже родинка.

Нынче я разбогатела. Подложила в гнездо двадцать яиц, и двадцать гусят вылупилось. Видел бы ты, как попискивают они, когда идут на речку… Впереди шествует гусыня, за ней цепочкой ковыляют малыши, а позади, вытянув длинную шею, важно выступает гусак. Лапы у них красные-красные, а мурава зеленая, густая. Смех берет, как посмотришь… Приезжай, Ильгужа, скорее приезжай. Постаралась бы, испекла бы в честь твою пирог с гусятиной… Этим летом с чего-то молоко Чернавки все полынью пахнет. Ребята говорят, что не чувствуют. Или тоска моя отравила все полынной горечью, и ни в чем нет мне ни сладости, ни радости?.. Понимаю, единственный мой, с войны не все возвращаются. Кругом сироты и вдовы. Но ты обязательно приходи. Придешь ведь, да?