Владислав Шурыгин: Вот идет снег…

В тот день она не сказала ни слова. Просто стояла возле окна и чертила пальцем вензель. Не его, Игоря Скворцова, вензель. Просто какие-то буквы, круги…

На нее рухнуло небо. Ему тоже было не по себе. Что он мог сказать? Чем успокоить? Может, снег перестанет идти, поимеет совесть хоть в новогоднюю ночь? И тогда к вечеру Игорь прибежит домой. Ворвется раскрасневшийся, запыхавшийся. Сбросит ватную куртку, тяжелый комбинезон — доспехи двадцатого века — и быстренько под душ. А потом холодная белая рубашка, черный галстук и костюм, присланный братишкой из столицы. Музыка, друзья, тосты — и все отлично. С Новым годом! Но если снег не перестанет…

Разве спасет ей праздник его торопливый приход без пятнадцати двенадцать? Будет ли смысл на полтора часа надевать штатский костюм, чтобы в самый разгар веселья и радости переодеться снова и бодренько — вроде бы все тебе нипочем — пожелать остающимся счастья? Но ведь среди них и она… Он ничего не обещал. Просто попытался заглянуть в ее глаза. А в них среди серых туч отчаянно метались короткие сухие молнии. А в них ничего нельзя было прочесть, кроме одного: небо рухнуло на землю.

Снег валил хлопьями. Щедро, уверенно. Ночное небо — без проблеска луны, без задумчивости звезд.

Едва тепловая машина успевала добраться до одного края полосы, растопить выпавший снег, как на другом краю полоса начинала седеть.

Лейтенант сидел в кабине одной из таких машин рядом с остроносым водителем-грузином. На обоих были надеты противошумовые шлемофоны, что делало их похожими на летчиков. Перемазанное маслом лицо грузина отливало бронзой, костистая рука впаялась в рычаг управления турбиной. Глядя на эту сильную руку, Скворцов думал, что, пожалуй, из Гургенадзе выйдет отличный летчик и не зря Шота решил пойти в бомбардировочную авиацию. Турбину он знает отлично, налетал на своей машине во много раз больше любого аса. Вот сегодня только часов восемь. Поговорить бы, что ли… Но главная беда — страшный рев. Если надо что-то сказать, то прежде толкаешь в бок, а затем, как глухонемой, все жестами, жестами… А «собеседник» смотрит не в глаза тебе, а в рот, на твои губы. Такие дела…

И снова мысли о доме, о Валентине… А казалось, что работа целиком сгребла его в охапку, закрутила, завертела, и не до мыслей о доме.

Ровно, и потому монотонно, ревет двигатель. К турбинному реву тоже можно привыкнуть, особенно если сидеть в кабине, одетым по-полярному, и если работа ладится, все идет привычно и неспешно, а главное, не видно еще конца ей, работе…

Еще недавно Валентине нравилась жизнь в лесном гарнизоне, их небольшая уютная квартира на четвертом этаже. И гордый великанище-дуб, что растет в стороне от сосен, под самым окном, рядом с их балконом.

— Игорь, смотри! — подозвала она как-то его к окну.—

Да нет, не на меня, на ветки дуба смотри. И на небо. Видишь?

В ее черных глазах светилось изумление, вспыхивала беспокойная мысль. Мгновение — и она уже не смотрит на мужа, смотрит в окно и задумчиво роняет слова, точно звуки рояля в тиши громадного пустого зала:

— Он каждый вечер протягивает руки к небу. Он все время ждет от него ответа. В чем смысл жизни для него и вообще? В чем?

Игорь посмотрел на ветки дуба, на багряный закат. Был обычный осенний вечер, и закат был как закат — обычный…

Ветви же, если уж и сравнивать, больше похожи на черные молнии, но разве такие бывают? А она о каких-то руках и о вечном вопросе. Чудачка…

— И ты знаешь, в чем смысл? — спросил он ее, взяв за непослушные плечи и пытаясь повернуть к себе.

— Кажется, знаю…

Она отстранилась, зябко свела на груди края серой шали. Удивительный человек — надула губы, собираясь с мыслями, и стала похожа и на обидевшуюся девчонку, и на капризную женщину одновременно. Она выпростала из-под шали руку, а в ней, на раскрывшейся ладони, замер отполированный круглый бочонок — коричневый желудь.

— Вот, — задумчиво и тихо сказала она, — может быть, и в нем…

Игорь поднимает бровь, пытается улыбнуться. Чудачка. Сдался ей этот желудь…

…Скоро на автомашине, развозящей караул, должны подъехать еще трое солдат — водителей тепломашин. Смена. А пока она не подъехала, надо «пахать». Лейтенанту Скворцову смены не будет. Был у него разъединственный помощник, надежда и опора, старшина-сверхсрочник, но случилась у старшины беда, выехал по телеграмме к родным.

Почему-то вспомнилось, как старшина мечтал: «Вот бы разработали инженеры под взлетной полосой обогревную систему. Скажем, трубы. И градусов-то много не надо. Так, пяток. Снег падает и тает, падает и тает. Красота! Сколько горючки сэкономили бы, сколько сил сберегли!»