Сергей Сергеев-Ценский - Том 10. Преображение России

Но Ливенцев не успел ответить, потому что из штаба вышли как раз в это время Пигарев и члены суда и направились к приведенной Приваловым команде.

— Ну вот теперь пусть выведут арестованных, — следя за ними, полузанавешенными поземкой, с живейшим интересом, сказал Ковалевский.

— Неужели? — пробормотал Ливенцев. — А вот же во французской армии полевой суд уничтожен…

Он видел, — очень смутно, правда, из-за метели, — как беспорядочно двигался перед шеренгами солдат Привалов, как Пигарев сам отделил решительным жестом четырех левофланговых и указал им на землянку полкового караула, при этом прикрикнув на них должно быть, потому что они вдруг пошли быстро, насколько можно было быстро идти по глубокому снегу.

— Неужели все-таки их расстреляют? — в упор спросил он Ковалевского.

— Непременно. По приговору полевого суда, — видимо удивившись такому вопросу, резко отозвался Ковалевский.

— Да, полевого суда, конечно, но ведь этот полевой суд по вашему же приказу, господин полковник. Мне кажется, что вы, — раз вы лично назначали полевой суд, — можете отменить и приговор его, слишком жестокий!

Сказав эту длинную фразу поневоле громко из-за налетевшего сильного ветра, Ливенцев почувствовал, что весь дрожит, но уже не от лихорадочного озноба. Но так же громко ответил ему Ковалевский:

— Напрасно вы это думали, прапорщик!

От густых туч сумерки надвигались быстрее, чем можно было бы ждать их в ясный день, но и при этих надвигавшихся уже сумерках Ливенцев заметил, как отчужденно блеснули зеленоватые глаза Ковалевского. Именно отчужденно, отгороженно, отодвинуто… Этого он никогда раньше не замечал у своего командира полка. Глаза блеснули не начальнически, а враждебно.

Однако это только вздернуло его еще больше, и, не отводя своих осуждающих глаз от этих враждебных, Ливенцев проговорил отчетливо:

— Убивать полумертвых и обезумевших от урагана людей только за то, что они и полумертвы и обезумели!

— Во-он вы до чего договариваетесь, прапорщик! Ого!.. Генерал Баснин, кажется, неожиданно для меня прав…

Ковалевский поглядел на него еще враждебнее, а главное, сосредоточеннее. Но в это время вели уже приговоренных к расстрелу, и он на них перевел взгляд, как к ним же, к этим четырем бабьюкам и Курбакину, приковались и глаза Ливенцева. Их пятерых то заметало поземкой, то открывало. Было ясно, что они куда-то идут, окруженные конвоем, но непонятным казалось, зачем же они идут, а не остановились, чтобы их тащили насильно… Добровольно идут под пули! Может быть, даже не верят в то, что их расстреляют?

— Господин полковник! Я все-таки не верю, что вы… допустите их расстрел! — громко, требовательно, возмущенно крикнул Ливенцев; но Ковалевский отозвался внешне спокойно:

— Не верите? Сейчас поверите.

Сквозь поземку неясно было видно, где поставили приговоренных, тем более что перед ними выстроились двадцать четыре человека в своих обледенелых шинелях; кроме того, кучкой несколько в стороне стояли Пигарев, Урфалов, Дубяга. (Кароли остался в штабе, — это отметил Ливенцев.)

— Неужели Привалов будет командовать? — пробормотал, впиваясь в туманные пятна людей впереди, Ливенцев.

— A-a! — подхватил Ковалевский. — Вы успели и этого юнца заразить своей гнусной пропагандой? Хорошо, мы с вами поговорим особо.

— Вы палач! — крикнул Ливенцев, подавшись к Ковалевскому.

— Что-о? Как вы смеете? — крикнул Ковалевский, выхватывая револьвер из кобуры.

В это время грянул нестройный залп: Привалов скомандовал: «Взвод, пли!»

— Палач!.. Палач! — вне себя раза три подряд выкрикнул Ливенцев, и Ковалевский как-то неестественно взвизгнул и выстрелил ему в грудь.

Этот выстрел совпал со вторым залпом по бабьюкам и Курбакину. Ливенцев упал лицом в снег.

Как раз в это время вышел из штаба Шаповалов, — шинель внакидку и с бумажкой в руке, — пошел к Ковалевскому и с подхода радостно закричал:

— Телефонограмма из штаба дивизии!

Ковалевский сунул браунинг не в кобуру, а в карман шинели и смотрел на него исподлобья. Вид у него был растерянно-одичалый. Это заметил Шаповалов и, подойдя и протягивая бумажку, сказал уже менее оживленно:

— В штабе корпуса решено сменить завтра наш полк во что бы то ни стало и при любой погоде! Отмучились наконец…

Когда Ковалевский взял бумажку, Шаповалов заметил то, чего прежде не разглядел за широкой фигурой командира полка: чье-то тело, лежащее ничком в снегу.

Он посмотрел вопросительно на Ковалевского, углубленного в бумажку, которую все скручивал и вырывал из рук ветер, — шагнул к телу, повернул его и вскрикнул: