Евгений Наумов - Черная радуга

Однако именно с этим нарко у Матвея связано самое тяжелое воспоминание.

Поздно вечером в палату ворвался староста Богдан – тихий и вежливый гуцул из Ужгорода и стал шарить под койкой.

– Где? Где штанга – тут лежала?

Глаза у него были побелевшие. Матвей загодя прибрал железную палицу, которую еще раньше приметил: не любил, чтобы среди ночи замахивались таким – не увернешься. От тихих всего ожидай. И вот – не ошибся.

– Ты чего?

Богдан вдруг обмяк, по его лицу покатились слезы, он сел и обхватил голову руками.

– У меня ведь тоже… двое малых, дивчинка така сама….

– Да что случилось?

Новость рассказал вошедший следом Аркадий – молодой наркоман со стажем. Глотал таблетки, молотый мак, нюхал тряпки с бензином – зрачки постоянно расширены.

– Привезли там одного… с «белочкой», – пояснил, похихикивая. – Всю семью побросал из окна, тестя зарубил…

Алкаши повалили в наблюдательную – посмотреть на новичка. Он лежал крепко принайтованный и водил мутными бессмысленными глазами. Лицо темное, набрякшее дурной кровью, на нем какие-то серо-белые потеки. Без конца, как заведенный», сучил руками и ногами.

Он жил в доме старинной постройки с высокими готическими окнами и мускулистыми львами, подпирающими балконы. Вечером пришел домой уже хороший. А тут тесть прибрел в гости с бутылочкой, сестра заглянула на огонек. Бутылку «раздавили», потом пошла, как водится, семейная дрязга. Хозяин схватил топор, ахнул тестя, сестрой высадил раму и пустил ее вниз – охладиться. Завизжала жена – он и ее следом. Дочка только просила:

«Папа, папочка, не бросай маму!» Он и дочку – только платьице полыхнуло…

Взрослые женщины поубивались сразу: старинный пятый этаж что современный восьмой или девятый. А девочка, хоть и переломала все косточки, еще жила. Когда везли ее на «скорой», все повторяла пропадающим голосом: «Мама… мамочка… я умираю…» А мамочка давно уж сама на асфальте пластом лежала. Умерла девочка спустя два часа в реанимационной.

Мужик забаррикадировался плотно, вооружился топором, приготовился к серьезной осаде. Его пробовали урезонить, уговорить через мегафон. Но через мегафон разве урезонишь – в него только командовать: «Руки вверх!» На все резоны тот ревел:

– Только суньтесь… все ляжете!

Один отважный полез было по водосточной трубе, она рядом с балконом проходила. Мужик сшиб отважного мешком не то с сахаром, не то с крупой; хорошо, что невысоко залез, иначе и сам бы лег рядом с двумя женщинами. Пробовали выломать дверь – дубовая. Хоть штурмовой отряд коммандос вызывай!

– Как же его взяли? Гранатой, базукой?

– Манной кашей.

– Как-как?

– Он только с соседкой по балкону вступал в разговоры. А она вынесла на балкон кастрюлю с манной кашей – как раз поспела – да и вывернула ему в рыло – шустрая! Пока он ревел да кашу обирал с глаз, дверь высадили и его повязали.

Все алкаши с черной злобой смотрели на корчившегося четырежды убийцу. А тот пучил глаза:

– За… закурить дайте…

Обычно алкаши тихие и послушные. Но нервы всегда обнажены, и достаточно искры, чтобы превратился тихий и послушный в разъяренного зверя, которого и базукой не угомонишь.

– Закурить? – стали придвигаться.

«А ведь это я там лежу, – подумалось вдруг Матвею. – Да, я. Каждый из нас. Перейдешь грань – и там. Кто из этих не мордовал жену, детей, не кидался с ножом на тестя или деверя? Масштабы только разные. Один перешел грань и вот лежит…»

Он повернулся и ушел. Долго лежал на койке, уткнувшись в подушку. Толпа, кажется, тоже рассосалась – сама или мордовороты разогнали. А Матвею долго мерещился далекий детский голос, который все повторял, все звал мертвую маму…

Вскоре из нарко Матвея выпустили – вел себя осторожно, ходил и разговаривал тихо, с врачом-похметологом беседовал «за литературу» – показывал, что интеллект еще не ссохся.

– Хемингуэй погиб вовсе не от пьянства, а от системы. У них система «давай-давай», каждый год новую книгу, а у нас спокойно: издал брошюру, пробился в корифеи и заседай, стриги лавры на борщ с мясом.

Есенин тоже мог бы дожить до наших дней, если бы тогда функционировали такие оснащенные нарко с квалифицированным персоналом, который любого алкаша выдернет за уши из самой тяжкой «белочки» и поставит на свое рабочее место.

Врач Евгений Дмитриевич сочувственно слушал, по-доброму поблескивал очками, но за очками чувствовалась отточенная сталь.

– Но вы понимаете, что губите себя? Ведь двадцать дней без просыпу…