Михаил Панин - Матюшенко обещал молчать

Гости как-то быстро-быстро разошлись. Отец остался за столом один, сидел, подперев голову руками, тянул: «Ой, мороз, мороз...» — потом накинул пиджак и вышел на крыльцо. «Ваня!» — закричала мать и кинулась за ним в одном платье. Уже темно на улице, а их все нет и нет. Степка долбит и долбит бесконечные свои уроки, зевает, глядит в окно и ждет, когда придут отец с матерью. «Куда они побежали на ночь глядя? — думает он. — Дождь идет, река вспухла, вон как она бормочет в темноте. Не заблудились бы». И вдруг он начинает понимать: да ведь отец с матерью побежали за щенком, как сразу он не догадался!

Превозмогая сон, Степка изо всех сил вглядывается в темное, рябое от дождя окно, ждет, ждет и наконец видит: отец и мать, обнявшись, медленно возвращаются домой. Укрылись отцовым пиджаком. Вот только не понять: смеются, плачут? Или поют песню? Нет, не поют... Такая темь на улице — дороги не видать, и оттого кажется — медленно плывут над самой землей Степкины печальные родители, как воду, отгребают темноту. Плывут, плывут, а все на одном месте. Чудно, так не бывает. Но Степке делается хорошо, покойно. Хорошо, что отец с матерью идут в обнимку, добрый знак, все наладится теперь в их доме и все пойдет как раньше, когда отец и мать любили его, когда, склонясь к его изголовью, пела вечерами мать: «Ой, люли-люли, промчится время... Вырастет большой наш сынка, большой и пригожий, расправит крылья. Ой, люли-люли...» Опять хорошо будет, думает Степка. Ну и, само собой, отец с матерью принесут ему щенка. Они войдут в дом, пусть невеселые, на добрые, стряхнут с одежды водяную пыль, опустят щенка на пол. А ну погляди, сын, что мы тебе принесли! В точности какого ты хотел.

Степка улыбается во сне. Очень хороший щенок. Он назовет его Федькой.

Они каждое утро встречались во дворе, и рослый, осанистый Петров, поигрывая ключами от «Волги», говорил:

— Привет, старик, что не заходишь?

— Некогда, — отвечал Подолянский, — семья, работа, то да се, крутишься целый день.

— А ты наплюй. Посидим, винишка выпьем, поговорим за жизнь. Кстати, хочу похвастать — в ближайшие дни лечу в Брюссель, на выставку. Что тебе привезти?

— Мне ничего не надо, — говорил Подолянский. — У меня все есть.

— Ну-ну, а то давай на рыбалку двинем. Транспорт свой, наберем харчишек, ушицу сварим, сейчас знаешь как щука берет. По рюмашке, эх! Погода-то, — Петров задирал голову и смотрел на небо, — тепло, тихо, вот-вот черемуха зацветет.

Подолянский тоже смотрел на небо.

— Между прочим, — замечал он, — влажность воздуха девяносто два процента, туман — дышать нечем, а когда черемуха цветет, всегда холодно бывает. Да и какая в наши дни рыба. Грабим, грабим природу. Говорят, пресной воды на земле только на тридцать лет хватит.

— А ты больше слушай, что говорят. Ну так когда двинем?

— Как-нибудь.

Петров сбоку внимательно смотрел на друга, кивал, садился в машину и уезжал.

«Как он мне надоел, — глядя ему вслед, морщился Подолянский, — хоть квартиру меняй. Самоуверенный, самодовольный, ограниченный человек — вино, рыбалка. В сорок два года ни одной морщинки, одет с иголочки, на работу, как в театр, ездит. Что ж, своя машина, солидный пост, красавица секретарша... Он, видите ли, в Брюссель летит! Изучай и знай зарубежный край. А тут уже второй год отпуск в марте, в кино некогда сходить. И какого черта он лезет ко мне со своим Брюсселем!»

В детстве Подолянский любил футбол и мечтал когда-нибудь сыграть центром нападения в школьной футбольной команде. Но центром нападения стал Петров, а Подолянский неизменно сидел в запасе и его лишь изредка выпускали на поле крайним беком. Он добросовестно выстаивал на своем месте первый тайм, страшно переживал и каждую минуту готов был лечь костьми за свою команду. Но мяч к нему почему-то упорно не шел. После перерыва его кем-нибудь заменяли, а тренер морщился и, глядя куда-то поверх его головы, говорил:

— Что ты стоишь как пень? Ты двигайся. Не надо ждать мяч, нужно выходить навстречу, понимаешь? Надо идти на мяч!

— Я все понимаю, — краснел Подолянский. — Я буду стараться.

И он действительно все понимал, старался, но каждый раз все повторялось сначала.

Взрослел он медленно и, уже бросив футбол, все продолжал мечтать, как однажды ворвется в штрафную площадку, обведет трех защитников, вратаря и в падении, через себя, забьет великолепный гол. Трибуны взорвутся аплодисментами: Подолянский! Подолянский! Затрещат кинокамеры, вспыхнут блицы. А он, невозмутимый и уже слегка уставший от славы, бежит к центру поля, мужественно скрывая боль в поврежденном колене. Но уже спешат к нему врач, тренер: «Нет, нет, иди отдыхай, нужно беречь здоровье. Что мы без тебя делать будем». И он сдается — что ж, мавр сделал свое дело, мавр может уйти. А у раздевалки его встретит Наденька, самая красивая девушка в институте. Она улыбнется ему и, пряча лицо в букете, скажет: «Знаешь, Подолянский, я выхожу за тебя замуж. Такой гол!»