Юрий Белостоцкий - И снова взлет...

И Остапчук, наконец, расцвел и оставил угол в покое, и тоже заулыбался во весь рот.

— Как можно, чтобы черствые, Светлана Петровна, — с веселым пониманием подхватил он, глядя ей прямо в глаза. — Только что со сковородки, с подрумяненной корочкой, можно сразу десяток съесть.

— Но до десятка здесь, кажется, не хватает ровно половины, — заметила она с той же притворной строгостью. — Что же это вы поскупились для своего друга, Николай Яковлевич? А? Нехорошо. Придется, видно, мне самой вмешаться в это дело, раз у вас не хватило сообразительности, — и не успел Остапчук изобразить на своем раскрасневшемся лице подобающую случаю виноватость, как она с решительным видом, будто кто-то мог ей помешать, шагнула во владения Сапожкова и вскоре вернулась оттуда не только с недостававшим до ровного счета пятком пирожков, но еще и с парой сдобных булочек, которые когда-то, во время памятного чаепития на этой же самой террасе, Кирилл назвал бесподобными.

— Надеюсь, Николай Яковлевич, теперь-то вам не стыдно будет навестить вашего несчастного друга и поддержать его убывающие физические силы? — с хорошо разыгранной невозмутимостью спросила она. — Ну, конечно же, теперь вам можно идти к нему смело. Только упакуйте все поаккуратнее. И передайте ему еще от меня, пожалуйста, что я очень сожалею о случившемся и хорошо его понимаю, но рукоприкладства не одобряю, пускать в ход кулаки — недостойно офицера. И еще скажите, чтобы он больше не читал стихи, посвященные женщине, каждому встречному-поперечному. На этом все, Николай Яковлевич, ступайте. Да не вздумайте там что-нибудь потерять дорогой, головой отвечаете.

— Да уж будьте спокойны, не потеряю, — еще не совсем придя в себя от столь отчаянного поступка Светланы Петровны, поспешил заверить ее Остапчук и, сумев каким-то образом, хотя обе руки у него и были теперь заняты свертками, еще по-военному ей козырнуть, тут же припустил, не разбирая ступеней, с крыльца на гауптвахту, где томился несчастный Кирилл.

А Светлана Петровна, порядком взвинтив себя этим поступком, который, верно, и для нее самой, а не только для одного Остапчука, оказался несколько неожиданным, начала затем возбужденно расхаживать по террасе и с нетерпением поглядывать на тропинку, поджидая мужа, который обычно в это время, если не улетал на другой аэродром или не принимал участия в боевом вылете, приходил обедать: сейчас она ему откроет глаза на случившееся, докажет, что он был вчера неправ, когда утверждал, что лейтенант Левашов подрался из-за какой-то там девчонки-оружейницы, да еще по пьяной лавочке, тогда как он вовсе не подрался, а, как благородный и воспитанный человек, вступился за честь женщины, и этой женщиной была она сама.

И муж вскоре пришел, как всегда, шумный, большой, расточительно улыбающийся, и она двинулась ему навстречу по крыльцу необычно осторожным и сдержанным шагом и как-то воинственно наклонив голову, словно собиралась его тут же, только он ступит на первую ступеньку, сразить наповал, но в этот миг на шум шагов, скрипнув дверью своего закутка, на террасе появился в белом женском переднике и тоже не менее расточительно улыбающийся Сапожков, и им пришлось усаживаться за стол.

Обедали они, по случаю жаркой погоды, здесь же, на террасе, но Светлана Петровна ела мало и вяло — ей все не терпелось рассказать мужу о случившемся, но пока крепилась, справедливо полагая, что сделать это лучше после обеда, чтобы невзначай не испортить мужу аппетит. Правда, муж и сам несколько раз попытался у нее выспросить, что это она сегодня, дескать, слишком уж какая-то не такая, но она только загадочно улыбалась и уклончиво отвечала:

— Потом, после, дорогой. Ешь, а то остынет. Потерпи немножко, — и все пододвигала ему что-нибудь из холодного, подливала в тарелку щей, подбирала более подрумяненный пирожок и, как всегда, с удовольствием наблюдала, как он все это шумно и аппетитно уничтожал и тут же, без передышки, запивал холодным квасом, который для него Сапожков готовил специально по какой-то там, как он любил говорить, секретной технологии, а на самом деле, может, врал, хотя квас, и правда, был всегда отменно забористый.

А когда обед был закончен, получилось так, что разговор, начинать который Светлана Петровна не то что страшилась, а как-то стыдилась и потому все оттягивала, муж начал сам. Поднявшись из-за стола, чтобы пойти в комнату и перетащить сюда, на террасу, кресло-качалку, без которого ему теперь даже самый расчудесный табак казался не лучше самосада, генерал вдруг в раздумье остановился и произнес: