Юрий Белостоцкий - И снова взлет...

— Скажите, Николай Яковлевич, это правда, что Левашов попал на гауптвахту?

— К сожалению, правда, Светлана Петровна, — ответил Остапчук и как-то странно поглядел на нее, потом добавил: — Вы меня спрашиваете так, будто вообще об этом ничего не знаете.

— Я и в самом деле ничего не знаю. Хотя нет, немножко знаю, но не придала этому значения.

— Вот даже как — не придали?

— Да. А что, собственно, произошло?

— Как? Вы и этого не знаете?

— Откуда же мне знать. Хотя что-то там из-за этой его девушки, как мне говорили.

На широком лице Остапчука отразилось неподдельное удивление, и это несколько сбило Светлану Петровну с толку, во всяком случае повторила она свое утверждение уже не так твердо, как бы ей хотелось:

— Мне говорили, что Левашов подрался из-за девушки-оружейницы из истребительного полка, подрался в землянке, где парикмахерская, и за это командир полка посадил его на гауптвахту.

— Совершенно верно, подрался, — подтвердил Остапчук и, понизив голос до шепота, добавил с неприкрытой горечью: — Только не из-за девушки-оружейницы из истребительного полка, а лично из-за вас, Светлана Петровна, именно из-за вас.

Светлана Петровна вспыхнула.

— Надеюсь, вы не собираетесь меня разыгрывать, товарищ младший лейтенант?

— Что вы, какой розыгрыш! — взмолился Остапчук. — Вполне серьезно. Подрался он из-за вас, а не из-за какой-то там девчонки. Да и не подрался вовсе, если уж говорить прямо, а просто врезал одному «обтекателю» по физиономии, когда тот о вас отозвался не совсем любезно, ну, в общем, нахамил там что-то насчет вас. А Римма растрезвонила.

Светлана Петровна нервно закусила губу, и губа у нее посинела.

— Это правда, Николай Яковлевич?

Она все еще была настороже.

— Не сойти мне с места, — заверил ее Остапчук и, почувствовав, что Светлана Петровна ждет от него еще и подробностей, собрался с духом и обстоятельно рассказал все, что знал об истории в землянке у Риммы-парикмахерши.

Светлана Петровна выслушала его внимательно, ни разу не перебила, а когда он кончил, долго и точно бы с болезненным любопытством разглядывала что-то там на стене в углу террасы и молчала. Потом спросила снова, хотя спрашивать, собственно, больше было не о чем, Остапчук рассказал ей все, что только можно было рассказать, не задев ее чести и достоинства:

— Это он вам сам сообщил?

— Нет, Малявка, девушка эта самая, оружейница. А потом и Римма подтвердила. С нею я тоже разговаривал, — снова терпеливо пояснил Остапчук и, неловко потершись плечом о косяк, добавил как бы между прочим: — А к Левашову я только еще собираюсь. Раньше времени не было.

— И, кажется, не с пустыми руками?

Все еще взволнованная новостью, Светлана Петровна не произнесла эту фразу, а словно бы помимо воли машинально обронила ее со своих подрагивающих губ и тут же с облегчением почувствовала, что эта фраза и тон, каким она ее высказала, разом вернули ей прежнюю уверенность — ей как бы беспричинно стало вдруг легко и весело и даже чуточку смешно и в то же время обидно, что Остапчук раньше не рассказал ей, как все это было на самом деле, и, поддавшись какому-то необычному для нее соблазну, поспешила повторить эту фразу, хотя и догадалась уже, что там у Остапчука находилось в свертке:

— Да, не с пустыми руками, Николай Яковлевич. Что это вы так от меня старательно прячете?

Остапчук полиловел, потом, семь бед — один ответ, суетливо, словно ему вдруг уже самому захотелось поскорее изобличить себя в чем-то постыдном перед этой удивительной женщиной, демонстративно развернул этот треклятый сверток буквально у нее перед носом, отчего по террасе тут же пошел волнами убийственно аппетитный запах, и ответил с виноватостью и в то же время как бы с вызовом:

— Пирожки. Считать не трудитесь, ровно пять штук. — Потом, дав ей вдоволь ими полюбоваться, добавил не без горечи и обиды: — А что мне было делать? Я ведь с ним, как-никак, когда-то вместе летал, Светлана Петровна. Понимаете, в одной эскадрилье летал, в одном небе. Так неужели это большой грех навестить своего бывшего однополчанина на гауптвахте и угостить пятком пирожков хотя бы и с генеральского стола?

— Грех, непростительный грех, — уже не сдерживаясь и улыбаясь во весь рот, отчего Остапчук сначала даже вжался в угол, отчеканила Светлана Петровна. — Грех, если эти пирожки черствые и невкусные, — добавила затем она, победоносно вздернув голову и с откровенной радостью и торжеством наслаждаясь испугом Остапчука. — Надеюсь, вам хоть это-то понятно, Николай Яковлевич, или требуется как-то особо расшифровать?