Алексей Чупров: Тройная медь

— Ты с ума сошла! — оттолкнула ее Ирина Сергеевна. — Что значит «сделают»! Кто сделает?! Ты понимаешь, какие последствия?..

— В том-то и дело, мамочка, что без всяких последствий…

Воспоминания о первых днях жизни с Федором мучили и дразнили ее. В глубине души ей казалось, не случись беременности, все между ними оставалось бы по-старому. И она надеялась, избавившись от беременности и сказав Федору, что ошиблась, вернуть прежнее в их чувствах и вновь завоевать его. И хотя Алена понимала, что по отношению к ней он поступает низко, но подозрение, что где-то там у него есть еще кто-то, кого он так же целует и говорит те же ласковые слова, было настолько мучительно, что заставляло бороться за него любыми средствами.

— Ты не слышишь, что ты говоришь, — сказала Ирина Сергеевна. У нее появилось желание упрекнуть дочь, напомнить ей, как она убеждала ее не делать опрометчивого шага, подождать с Федором, — и вот результат… Но она сдержалась. Это была дочь, и она была несчастна. И если кто и виноват в этих несчастьях больше всех, так это она, ее мать… — А как ты думаешь с Федором дальше? — спросила она.

— Не знаю. — Алена принялась вытирать платком глаза. — С ним трудно. У него все или черное или белое… Я ему говорю: «Так нельзя», — а он: «Когда белое с черным мешают, грязь получается…»

Ирина Сергеевна не выдержала:

— Ты говоришь так, будто думаешь о продолжении ваших отношений.

— Не знаю, — повторила Алена. — Где ему жить, из общежития он ушел, и на заводе какие-то неприятности…

— Боже мой, да о чем ты думаешь! — возмутилась Ирина Сергеевна. — Я все понимаю. Поэзия первой страсти — это азартная игра. Но взгляни на секунду трезвыми глазами. Ты же видишь, что это за человек… И это не мои или папины слова, это его поступки. Я тебе больше скажу. Если ты с ним останешься, он тебя в конце концов возненавидит. Ведь он не может не понимать, что обижает тебя. А люди в наше время чаще всего ненавидят тех, кого обижают, кому делают больно, потому что в ненависти уже есть оправдание обиде… А папа… Если папа узнает?

— Вот и надо, чтобы никто не узнал. Я вообще-то хорошо себя чувствую, — перевела Алена разговор на себя. — Все говорят: ах, беременность, тошнит, головокружение… А у меня только легкость появилась, временами просто необыкновенная. Значит, организм очень здоровый и ничего страшного от такой пустяковой операции не случится…

— Это не пустяковая операция, — снова усаживаясь на переднее сиденье, возразила Ирина Сергеевна. — Я тебе одно скажу, во всех случаях, — она кулаками постучала по рулю, затянутому серым замшевым чехлом, — ты сама, с какими-то своими подружками ничего предпринимать не будешь. Это тебе устрою я…

— И никто не узнает?..

— Никто, Привезу в больницу и сразу потом отвезу домой…

— Спасибо, — сказала Алена и сзади положила ей ладони на плечи. — Ты у меня…

— Ох, — вздохнула Ирина Сергеевна и потерлась щекой о ее пальцы. — Нельзя сказать, что я само совершенство, но ведь стараюсь…

К полудню зеленоватые бутоны тюльпанов будто набухли кровью и треснули, и от верхушки алая кровь засочилась по бутонам. Было влажно и душно. С запада надвигалась туча, в которой то и дело посверкивали поперечные молнии. Все цвета, до того словно мягко слитные, обострились и обособились: фисташковые крестики молодой листвы дуба зазеленели ярко, бледные нарциссы на грядке недалеко от дуба засияли снежно-бело, и серо-зеленые листочки яблонь вспыхнули белым отсветом, став похожими на цветы… Сперва налетел легкий ветер и потрепал тюльпаны и нарциссы, и после короткого затишья все начало раскачиваться, скрипеть. Приближались ленивые перекаты громов. Посеял было легкий дождик, но внезапно потемнело, и ливень с седыми вихрями мелкого града обрушился на местность, топча цветы и обламывая сухие ветки. Молнии временами вспыхивали так близко, что листы белой бумаги, разложенные на столе перед Всеволодом Александровичем на веранде, лиловели. Запахло снегом.

Ивлев отложил работу, отодвинул машинку и, встав, слушал сопровождающий громовые раскаты шум дождя, то стихающий, то усиливающийся, и равномерное блиньканье капели с крыши, и смотрел на бархатисто-черный ствол старого дуба, а глубоких складках которого стекала и пышно сбивалась у корней в кружевную пену дождевая вода.

Наконец туча отодвинулась, и небо после нее набрало нежную зелень. Всеволод Александрович наслаждался этой красотой, и душа его была полна счастливых предчувствий.