«Будьте любезны, посмотрите, пожалуйста. Это то что вы просили, это есть интересно…»
Не до конца осознавая происходящее, Чертков потянулся было к бумаге, но снова бросились в глаза равномерное движение и одинаковость улыбок штатских, идущих к столику, и свекольно-красное лицо О'Двайера, и он резко встал, и тут же был схвачен за руки и ослеплен вспышками блицев…
Ночь напролет в скромной серой вилле, на второй этаж которой его провели по деревянной скрипучей лестнице, в просторной комнате, где стояла только круглая вешалка да в стороне от окна сгрудились у овального журнального столика три глубоких кожаных кресла, с ним беседовали два вежливых и упорных господина. Один пожилой с постоянно прищуренными глазами на усталом, обрюзглом лице, другой лет тридцати, черноглазый, со вкусом одетый, бойко говорящий по-русски.
Такие разные, они казались ему схожими друг с другом тем выражением удовольствия, которое нет-нет да и всплывало на их лицах, удовольствия от того, что он, советский человек, в их руках, что им дано право безнаказанно запугивать его.
Он старался сидеть перед ними в кресле как можно небрежнее и с отчаянием и с ненавистью слушал; они то убеждали его остаться на Западе, суля американское подданство и работу в лучших лабораториях США — из чего можно было сделать вывод о порте приписки этих деятелей, — то вербовали его в агенты с традиционным счетом в швейцарском банке, то пугали судьбой Ирины, намекнув, что она могла бы, в случае если они останутся, написать книгу о своем отце, и даже гарантировали рекламу. Наконец они принялись угрожать судом и многолетним заключением, перечисляя какие-то, в основном неизвестные ему фамилии и факты, выбрасывая на стол, как козыри, вперемешку с достоверными фотографиями (на которых он, Ирина и О'Двайер стоят у причудливой решетки одного из университетов, они же в клубе смотрят игру в бинго — лото, заменяющее запрещенную в некоторых странах рулетку, — они же у водопада в заповеднике) фотографии липовые: его с кинокамерой у какого-то здания с колючей проволокой, его за рулем машины с неизвестным господином рядом и даже его, одетого, как на прием, в компании пары голых девиц.
На что он, до того момента твердивший о встрече с представителями советского посольства, смахнул со столика все фотографии и сказал им: «Придумайте что-нибудь поновее, господа…»
Утром ему было предложено в двадцать четыре часа покинуть пределы страны.
И глядя в аэропорту на свое лицо на первых страницах газет, такое растерянное, что впору поверить: его и правда на чем-то поймали, — он думал о прерванной работе, и ему было досадно сознавать себя пешкой в политических кознях. Но горше всего — и от этого, верно, и возникала удушливая тоска — было чувство разъединенности людей на такой маленькой, затерянной в пространстве планете… Действительно, как О'Двайер, которого он считал если не другом, то во всяком случае единомышленником в науке, оказался причастен к банальной полицейской игре? Что двигало им, человеком ироничным ко всему на свете, кроме бога и науки, на пути к пошлому провокаторству — страх потерять возможность читать лекции в университетах США, деньги или та патологическая, ненависть ко всему советскому, русскому, с которой Анатолию Сергеевичу случалось сталкиваться за границей?
Однако, какой бы на самом деле ни являлась причина, толкнувшая О'Двайера на этот поступок, было это мелко и глупо в сравнении с тем, что необходимо делать на планете, чтобы сохранить на ней жизнь. А главное, опасно это было для верного соотношения между сердцем и разумом, которое спасало человечество от рокового безумия.
Но что он мог поделать со всеми мучительными проблемами человечества, как разрешить их мирно хотя бы в своем сознании, если рядом с ним в машине сидела женщина, любимая им много лет, и она страдала сейчас и была так далека от него, что он не знал, как подступиться, чтобы ее утешить.
— Ну, полно. Ну, будет тебе, будет… — повторял Анатолий Сергеевич, чувствуя свое бессилие. — Ты — ее мать. Она не может не любить тебя. И мне она никакая не обуза… Просто все надо по уму делать… подготовить как-то ее и Ивлева… Ну, перестань, — сказал он и ткнулся лицом в ее плечо, в холодный скользкий мех. Хотел добавить: «Бог не без милости, казак не без счастья», — но лишь выговорил шепотом: — Прошу тебя, милая…
— Конечно, конечно, — справляясь со слезами, произнесла она торопливо. — Я ничего, я сейчас…
Читать дальше